Увязнуть в паутине (ЛП)

— Ну вот. Так, может, вам следовало бы вынуть материалы дела из шкафа?

— Естественно. Только пришлите мне телефонограмму того разговора. Попробуйте найти всех второклассников из параллельных классов и соответственным образом их придавить, я же потом допрошу отца.

— Я и сам могу его допросить, пан прокурор, — внес предложение Навроцкий.

Шацкий замялся. На нем висела куча дел, масса бумажной работы, но поддаться Навроцкому он не хотел.

— Посмотрим, — пытался он оттянуть решение. — Вначале проверим теорию об изнасиловании. И еще одно, пан комиссар, — снизил он голос, но с другой стороны не донеслось ни звука. — У меня сложилось впечатление, что вы не говорите мне всего.

Тишина.

— Ведь сейчас вы можете достаточно быстро и легко вычислить звонящих по 997. Вы точно не знаете, кто это звонил?

— А вы пообещаете мне, что это не повлияет на ваше решение?

— Обещаю.

— Так вот, мы вычислили этого человека, оказалось, что он из Лодзи; я даже поехал, чтобы с ним переговорить.

Навроцкий замолчал, а Шацкий уж было собрался сказать: «и…», но сдержался.

— И оказалось, что это весьма милый старичок. Ясновидящий. Когда-то он прочитал в газете о деле, а потом ему приснилось, как все было на самом деле. Какое-то время он колебался, но потом позвонил. Я понимаю, что вы можете сейчас думать, но, признайтесь, что-то в этом есть.

Шацкий, хотя и неохотно, с ним согласился. Он доверял собственной интуиции, но вот анонимно звонящим ясновидящим пенсионерам — нет. Разве что, на сей раз видения пенсионера перекрывались с одной из его теорий. Ему постоянно казалось не случайным, что девушку закопали на территории детского садика, рядом со школой, в которой работал ее отец. Вот только у него не было и тени крючка, за который можно было потянуть. Кроме того, он боялся того, что его теория может оказаться правдивой.

Навроцкий отключился, а Шацкий записал: «материалы дела, отец, ждать И.Н

.». Теперь следовало браться за написание обвинительного акта по делу Нидзецкой, только вдохновения не чувствовалось. Еще необходимо было составить проект решения по закрытию двух следствий, только и этого ему не хотелось. Нужно было пронумеровать материалы по делу одного разбоя, только этого не хотелось еще сильнее — там было целых четыре тома. Безнадежная бумажная работа. Нужно было позвонить Гжелке, но и на это не было отваги.

Шацкий взял в руки дырокол, основное орудие труда любого прокурора, и поставил его перед собой на столе. Все бумаги он сдвинул в сторону, чтобы сделать побольше места. Ладно, подумал он, предположим, что это я. А вот это Вероника — он вынул из папки яблоко, надкусил с одного бока и положил напротив дырокола. А это Хеля — положил он мобилку рядом с дыроколом. И мои старики — два пластиковых стакана разместились сбоку, но явно глядя в сторону дырокола.

И какой из этого мы делаем вывод? — спросил сам себя Шацкий. А такой, что каждый на меня пялится и каждый от меня чего-то хочет. И такой, что передо мной нет никакого пространства. И такой, что я пленник собственной семьи, крючок, на котором висит вся эта заразная конструкция. Или система, как называл ее Рудский.

Что-то не давало ему покоя в расставленных на столе предметах. Ему казалось, что он расставил не все. Тогда подкинул еще брата в виде коробочки для скрепок, но брат стоял сбоку и, скорее всего, никакого значения не имел. Смерть, подумал Шацкий, поищи, где есть смерть. Найди кого-то, в отношении которого мог остаться траур. Дед с бабушкой? Не похоже, все умерли в приличном возрасте, успев со всеми попрощаться. Может, какие-нибудь родственники? У матери Шацкого имелась сестра во Вроцлаве, только тетка отличалась завидным здоровьем. У отца был младший брат, проживающий на Жолибоже.[44] Погоди, погоди. Шацкий вспомнил, что у отца имелся еще один младший брат, который умер, едва ему исполнилось два года. Сколько было тогда отцу? Года четыре, пять? Теодор вынул из кармана пачку сигарет, подумал немного и поставил ее рядом с «отцом», практически напротив «Шацкого». Что интересно, покойный дядя глядел прямо на него. Теодору сделалось не по себе. Ему всегда казалось, что его имена взяты от дедушек: Теодор по отцу отца, а Виктор по отцу матери. Теперь до него дошло, что покойного отцовского брата тоже звали Виктором. Странно. Неужели отец дал ему имена собственного отца и покойного брата? Может, и потому-то их отношения и до сих пор были такими запутанными. И почему этот чертов умерший дядя на него пялится? И имеет ли это какие-то последствия лично для него? Или же для его дочки? Хеля тоже глядела на дядю. Шацкий отпил воды, неожиданно во рту страшно пересохло.