Увиденное и услышанное [litres]

– В моем возрасте, – говорит Мэри, останавливаясь передохнуть на площадке, – это ужасно. – Она выглядывает в окно. – Но я никогда не устану от этих видов.

Когда Фрэнни была ребенком, то не могла дотянуться и посмотреть, даже встав на цыпочки, но сейчас она смотрит, наслаждаясь видом, на сараи, холмы, далекий лес.

– Красиво, правда?

– Да, – говорит она, чуть печалясь, что не выросла здесь. Это была бы хорошая жизнь. Вместо бесконечных улиц пригорода с рядами одинаковых домов, вместо удобных, но скучных комнат, безликих, как в мотеле.

Они идут по узкому коридору. Здесь дом кажется меньше, скромнее, наверху всего три комнаты: справа – ее родителей, самая большая в доме, и ее, и небольшая комната слева. Мэри говорит, это была мамина комната для шитья, но, если бы она выжила, могла быть со временем и детская. Фрэнни в детстве очень хотела сестренку. Потом отец снова женился, но вторая жена не хотела своих детей. Она была бывшая монахиня, добрая, но уклончивая женщина, и настаивала, чтобы Фрэнни ходила в католическую школу. Пока остальные ребятишки катались на великах и зависали в торговом центре, Фрэнни работала на кухне. Мачеха, думает она сейчас, была причиной ее отличной учебы. Оглядываясь назад, она понимает – это был несчастливый брак, он продлился всего несколько лет.

– Это была твоя комната, – говорит Мэри.

Она меньше, чем ей смутно помнилось, на стенах – розовые пони, нарисованные по трафарету.

– У одного съемщика была дочка, – поясняет Мэри. Двуспальная кровать, белый столик – больше ничего. Окно, думает она, яркий свет – это первое, что она вспоминает. И огромная белая дверь в коридор, по которой она лупит кулачками. Это она тогда проснулась?

– Не нужно идти, если ты не готова.

– Со мной все хорошо, – говорит она. – Пора.

В комнате темно, шторы задернуты. Мэри спешит отодвинуть их, будто Фрэнни – очередной потенциальный покупатель. Даже при дневном свете кажется, что темно. Они стоят и всматриваются.

– Странно, – признает она. – Тяжело.

– Могу представить. Ты помнишь что-нибудь?

– Не особенно хорошо, – говорит она, но это не совсем правда. Был персидский ковер, ветхая спинка, которая билась о стену, когда она прыгала по кровати, книжные полки, где мама хранила книги – сплошь поэзия, и, что удивительно, все на месте. Она смутно помнит, как брала книги с полок и разбрасывала их по полу, будто камешки в реке. Кровать заправлена. Еще есть столик и шкаф, оба антикварные. Обои выцвели, и у окна стоит старое кресло, покрытое линялым тюлем.

Они стоят и смотрят на кровать. Последний раз Фрэнни видела маму здесь. Она закрывает глаза, отказываясь представлять.

– Это та самая…

– Боже мой, нет, – говорит Мэри. – Эта – новенькая, и одеяло тоже – купила в «Уолмарте»[115]. Она бы не одобрила. Твоя мама была пуристка.

– Да?

– Она любила все настоящее.

– Настоящее, – повторяет Фрэнни, заинтригованная этой мыслью. Сама она об этом не задумывалась.

Потом Мэри говорит:

– А давай подышим свежим воздухом. – Словно по привычке, она задвигает шторы, и становится темно. Комната похожа на склеп, и они обе рады покинуть ее, закрыв за собой дверь.

Когда они снова оказываются на улице, Мэри что-то достает из машины – корзинку печенья.

– Едва не забыла. Это тебе. Утром испекла.

– Это так мило, Мэри. Спасибо. – Она обнимает ее.

– Давай-ка съешь парочку. Похоже, вам, докторам, и перекусить некогда.

– Нам вообще все некогда.

– Вот-вот, – говорит Мэри. – Все, что тебе нужно, поняла? Я позабочусь о тебе.

– Да все будет хорошо, – говорит она, чуть смутившись – не привыкла, чтобы с ней возились.

– Пора оставить это место позади, Фрэнни. Ты не одна, нам обеим надо это сделать. И мы сделаем – вместе, да?

Фрэнни снова ее обнимает, больше ради Мэри, чем ради себя самой, и, когда они выпускают друг друга, она видит слезы Мэри.

Мэри качает головой.

– Не думай обо мне. – Она сморкается в платок и вытирает глаза, злясь на себя.

– Ничего, я к такому привыкла.

Мэри роется в кошельке, достает складное зеркальце, рассматривает свое лицо и вытирает тушь, размазавшуюся по морщинам вокруг глаз.

– Бога ради, ты только взгляни на меня.

– Да нормально все.

– А я ведь выглядела неплохо – ну, если ты готова в это поверить.

– Конечно, верю. И сейчас неплохо – даже очень.

– Я просто хочу, чтобы все было не настолько сложно. А ты?

Фрэнни кивает.

– Не знаю, отчего все так.

– Может, Бог хочет что-то сказать нам. Иногда я хочу, чтобы Он прекратил.

– Да наверняка уже позабыл о нас, – говорит Фрэнни.

– Надеюсь, нет. Нам нужна помощь. – Она возвращается к машине и открывает дверцу. – Жизнь трудна, вот и все. Это место, эта старая ферма – тому свидетельство.

Она садится, заводит мотор и опускает окно.

– Поеду закажу тебе мусорный контейнер и попрошу мальчиков Хейлов помочь тебе. Ты ведь помнишь эту фамилию?

Фрэнни мотает головой.

– До того, как ферму купили твои родители, она была Хейлов. Мальчики когда-то присматривали за тобой. Коул и Эдди? Ну, Эдди, конечно, в Лос-Анжелесе, трубач, и вроде довольно знаменитый. Теперь тут только Коул и бедняга Уэйд.