Узел. Поэты. Дружбы. Разрывы. Из литературного быта конца 20-х–30-х годов

Но пока группа в составе С. Кирсанова, И. Сельвинского, А. Безыменского и В. Луговского в сентябре отправляется в длительную заграничную поездку в целях пропаганды советской поэзии. Знаменательный вояж был продолжением парижского конгресса. Поэты были подобраны хотя и лояльные к власти, но очень разные. Бывший лефовец Кирсанов, бывший рапповец Безыменский, бывший конструктивист И. Сельвинский и застрявший между направлениями Луговской.

Старшим назначен Безыменский, он будет писать отчеты о поведении товарищей в Москву – Щербакову и Суркову.

Долгие годы Луговской хранил журнальчики, открытки, билеты, гостиничные проспекты, салфетки т. п. Прихватывалось все, что могло стать иллюстрацией к рассказам о путешествии. Он знал, что его возвращения напряженно ждут друзья и ученики.

На 4 января было назначено выступление поэтов перед французской аудиторией. Вечер было поручено вести Эренбургу, а читать перевод на французский – Арагону.

Но 11 декабря Луговской попал в автокатастрофу. Безыменский строчит нервное письмо в Москву:

Последний факт, взволновавший нас, – это катастрофа с Луговским, его треснутое ребро. Он лежит в больнице, все для него сделано, ничего серьезного нет, через 3–4 дня выйдет. Он ехал с неким Борисом Яффе, с корреспондентом «Комс<омольской> правды» Савичем и редактором «Лю». Автобус наскочил на их авто. Всех помяли, но все невредимы. Луговской клянется, что пьяны они не были, – это я проверю[283].

Последняя оговорка очень характерна: проверит и доложит куда следует.

Про больницу и катастрофу Луговской напишет страшноватую поэму в книге «Середина века», в первом варианте она называлась «Когда я шел в Париже со смертью».

На Монпарнасе в мерзостной больнице,С поломанными ребрами, хрипящийОт сгустков крови, жалостно небритый

На трех подушках задыхался я.…………………………………….Здесь умирали просто, как попало,И запах ледяной врачебной кухниВходил в десятиместную палату,

Как белый призрак сна и пустоты.Сюда вносили только тех уродов,Кто жизнь свою перевернул случайноВ свинячей сутолоке желтых улиц.«Палатою случайностей» зваласьТа смертная палата, и случайность

Была богиней десяти кроватей…

В поэме – история путешествия героя по Парижу; экскурсию по городу проводит его двойник – смерть с домашним именем Гнилушка. Он был не только потрясен аварией, пережитой в прекрасном городе; с этого времени у Луговского пошел внутренний счет случайностям, которые чреваты личными и общественными катастрофами.

В письме к Сусанне он мрачно описал происшествие:

Сегодня я с трепетом душевным первый раз выхожу на прогулку. Стукнуло меня 10‑го вечером (10 часов), а сегодня 22‑е. Сейчас, конечно, дело прошлое и можно сказать, что у меня было сломано 3 ребра пополам (слева) и проч. И проч. Пришлось слегка помучиться, покашлять кровью в приемном покое – это нечто вроде Склифософского, но хуже в 10 раз, а затем был переведен в роскошную клинику в Neuilly, где и срастался со своими ребрами. Конечно, в первом письме и в письме Яффе к тебе писано было с «облегчением» против объективной действительности. Но теперь кашель давно прошел, болей неполагающихся нет, можно с осторожностью и бережением высовывать нос в мир[284].

В больницу летят записки от Кирсанова и Эльзы Триоле.