Узел. Поэты. Дружбы. Разрывы. Из литературного быта конца 20-х–30-х годов

10.04.1935

Дорогой Володя!

Писем и телеграмм, посланных до востребования, я не получал, а получил твою спешную записку. Судя по замусоленности конверта, тот, кто ее вез, долго елозил ею по всем карманам – может быть, недели, может быть, месяцы. Но все-таки я ее получил и очень обрадовался. Я уже думал, что ты отвык от меня и вместо рослого и багрового Пита Джонсона представляешь себе какую-то отдаленную туманность из Канта – Лапласа. Но Пит Джонсон жив и, несмотря на некоторые удары судьбы, во многих из которых он виноват сам, начинает чувствовать себя все более бодро и кончает третью книгу «Удэге». Голоса жизни тревожат старика. Тысячи уток, осуществляющих весенний перелет, проносятся над его головой и прямо перед его носом, на только что освободившемся ото льда голубом заливе, совершают свои извечные утиные дела. Прямо скажем, Пит не прочь бы поохотиться, тем более что весенний прилет скоро кончится и охота будет запрещена.

Но Пит Джонсон временно послал голоса жизни к е… матери и корпит над романом. Роман как будто удается. Поездка на пленум крайкома вырвала из работы 13 дней. Но пленум крайкома – это дело более серьезное и полезное, чем пленум ССП, и я не жалею о потерянном времени. Долго я не имел ответа из Москвы на просьбу перевестись на Д<альний> В<осток>. Теперь это дело улаживается. Следовательно, старый Пит еще не скоро услышит шум столицы. Я очень рад за твою работу последнего года, хотя год был труден для тебя. Но если уж такой книжный верблюд, как Мирский, отдает должное этой работе – а признания других мне тоже известны, в том числе признания людей живой жизни, – значит, это и правда хорошо. Из лирических стихов я знаю только то, что напечатано в «Знамени». Оно мне понравилось, и я могу читать его наизусть. Правда, в нем есть отрыжка застарелого индивидуализма. Вообще, начиная с предсъездовских месяцев и в последующем времени ты как бы снова вернулся к «Страданиям моих друзей» (включая выступления на съезде), и этот стих и, возможно, «Эфемеру», как я ее понимаю, но на новой более высокой и трудной основе. Это было неизбежно и необходимо для тебя, потому что двумя книгами «Большевикам пустыни» и книгой «Жизнь» ты сильно вырвался вперед своей общественно-революционной, разумной (чтобы не сказать – рационалистической) стороной. И хотя это было движение вперед, но для органического поэтического развития надо было глубже и рациональнее пересмотреть, перетряхнуть и перевернуть всего себя. И ты, страдая и чертыхаясь, плача и злясь, взялся за это мучительное дело. Продолжай его и дальше с тем мужеством, которое всегда живет в тебе под ворохом всяких временных (житейских и общественных) падений и взлетов, которое всегда проявляется у тебя в самые критические и решающие минуты как качество определяющее. Не сомневаюсь, однако, что на этом этапе работы ты не задержишься, а шагнешь к синтезу, и тогда это будет как раз то, что надо в самом большом плане. Ускорить этот процесс не могу ни я и никто другой, кроме тебя самого, если ты правильно поймешь и почувствуешь то, что с тобой происходит. Что же касается жизненных несчастий и горестей – болезней, личных размолвок и неурядиц, зависти и злобы недругов, собственных житейских слабостей, уколов самолюбия, денежных затруднений, разочарования в тех или иных людях и т. д. и т. п., – то это сопровождает жизнь всех людей и проходит, как воды Гвадалквивира (я бы сказал). И если никто из нас не в состоянии отрешиться от всего этого, ибо нельзя отрешиться от живой жизни, то ведь она – живая жизнь – несет с собой и много простых и мужественных и непосредственных радостей. Следовательно, откинь с души мрак, бодрее гляди вперед, живи и работай во славу родной Калифорнии! Приехать на Д<альний> В<осток> (и вместе с Сусанной) я тебе искренне советую. И конечно, не из эгоистических соображений (хотя не надо доказывать, какой бы это для меня было радостью), а исходя из того, что это даст тебе чрезвычайно много. Такого темпа, стиля, сложного переплета, многообразия и оригинальности жизни ты не увидишь нигде. Условия для работы – идеальные. Да и поверь, что старый эсквайр Пит Джонсон – неплохой товарищ для тебя. Вспомни хотя бы яяяяуфу. Да и вообще, самое плохое и вредное при нашей профессии – это праздность, видимость жизни. Только когда человек работает всласть, он в состоянии ощущать, что на свете есть еще такие прекрасные вещи, как лес, море, звезды, добрые кони, умные и чистые люди и прекрасные женщины. К этому я, собственно, и призываю тебя. Я знаю, что ты и сейчас много работаешь, но работаешь, продираясь сквозь дебри настроений и суетности. А ведь это можно послать к черту, перенесясь одним хорошим молодым движением на 10 000 километров через горы и степи к берегам Великого и Тихого.

До свидания, Володя. Крепко жму твою руку. Желаю тебе бодрости, удачи, хорошего сна и веселого пробуждения. Мой братский привет Сузе, маме, Тане, Грише. Вспоминайте все-таки, что Пит Джонсон жив и намерен жить, как Мафусаил. Салют! Салют!

А.