Ужас в музее

Постепенно недвижимый ландшафт окрасился серебристым сиянием, которое наполнило меня предчувствием близости чего-то совершенно необычного. По пляжу растекались причудливые тени, созерцание которых могло бы отвлечь мои мысли в случае встречи с чем-то воистину непознаваемым. Бугристая поверхность Луны — абсолютно неживая и холодная, как захоронения ее обитателей, что жили там еще задолго до появления морей и живых организмов на Земле, — наводила на меня ужас своим неумолимо-зловещим свечением, и я нервно захлопнул окно, чтобы не видеть ее совсем. Это движение было чисто импульсивным, хотя в основном оно было направлено на то, чтобы унять пронесшийся у меня в голове поток тревожных мыслей. В доме воцарилась гробовая тишина, и я совершенно утратил чувство времени — быстротекущие минуты казались мне бесконечно долгими. С замиранием сердца я ждал появления свидетельств неведомой мне жизни. В углу дома, что был обращен на запад, я установил зажженную лампу, но свет от луны был гораздо ярче, и ее голубоватые лучи перебивали слабое мерцание лампы. Вечное, как сама Вселенная, сияние безмолвного ночного светила разлилось над окрестностями, и я, снедаемый нетерпением, ждал свершения чуда.

За пределами моего жалкого убежища, в серебристом сиянии лунного диска, я разглядел смутные силуэты, чьи нелепые фантасмагорические кривляния, казалось, были призваны высмеять мою слепоту. В ушах у меня отдавались эхом потусторонние издевательские голоса. Наверное, целую вечность я оставался недвижим, внимая постепенно замолкавшему звону великих колоколов Времени. Я не видел и не слышал ничего, что могло бы внушать тревогу, однако высеченные лунными лучами тени выглядели неестественно бесформенными — непонятно, что могло их отбрасывать. Ночь была безмолвна — я прямо-таки ощущал ее беззвучие, несмотря на плотно закрытые оконные проемы, — и рассыпавшиеся по небосводу звезды печально взирали вниз с внимающих этой тишине величественных ночных небес. Я тоже оставался безмолвен и недвижим, боясь нарушить то неповторимое состояние, в котором пребывала сейчас моя душа; мой мозг словно оцепенел и не решался отдать приказ нарушить эту тишину, невзирая на все те муки, что она причиняла моей плоти. Словно ожидая смерти и будучи совершенно уверен, что ничто не в силах предотвратить мою гибель, я сжался в комок, смяв в кулаке потухшую сигарету. За грязными оконцами моей хибарки простирался во всем своем мрачном великолепии мир безмолвия. Тусклый свет лампы, коптящей в углу, окрашивал стены в жуткие трупные тона. Я оцепенело наблюдал, как проходят сквозь слой керосина быстрые пузырьки воздуха; затем, протянув руку к фитилю, с удивлением обнаружил, что он совсем не дает тепла — и тут же соотнес это с тем, что и сама ночь не была ни теплой, ни холодной, но странно нейтральной, словно все известные нам физические законы на время утратили силу, уступив место неведомым законам мирового покоя.

Неожиданно раздался всплеск воды. Наверное, будет даже не совсем точно сказать «раздался», ибо я не слышал его, а лишь увидел, как по серебристой глади воды пошли ровные круги, заставив мое сердце сжаться от страха, — и вслед за этим на поверхности показалось некое существо. Оно быстро заскользило по воде, оставляя позади себя белую полосу бурунов. Я глядел на это существо во все глаза, но идентифицировать его мне так и не удалось — оно могло быть и собакой, и человеком, а то и вообще каким-нибудь неведомым творением Бога или дьявола. Судя по всему, появившееся из морских глубин создание не подозревало, что я наблюдаю за ним, или же просто не придавало этому значения. То скрываясь на короткое время под водой, то вновь выныривая на поверхность, оно быстро приближалось к берегу. Когда между нами осталось совсем уже небольшое расстояние, я увидел, что на плечах его покоится какая-то ноша, и это вселило в меня уверенность, что существо, явившееся мне из темных океанских вод, было человеком или по меньшей мере человекообразным — хотя та легкость, с какой оно передвигалось в воде, и заставляла в этом усомниться.