Ужасы

Оттесняя Гарриет в сторонку, дамы представлялись и объясняли родственные связи семьи (хоть и весьма вскользь: три поколения на отдыхе, но кто на ком женат, где чьи дети, кто старшая пара и кто родственники со стороны супруга, понять было невозможно). У них всех были длинные ногти и белоснежные мелкие зубки, поэтому Гарриет стеснялась собственных не знающих маникюра заскорузлых рук с заусеницами и совсем не ослепительной улыбки, ибо зубы ее потемнели от кофе. Женщины щебетали и едва ли замечали реплики Гарриет. Да и разве спрашивали они, как ее зовут? Ведь, определенно, по имени они к ней не обращались. Гарриет задавалась вопросом: отчего они так милы по отношению к ней? Жалеют? Ей послышался какой-то посторонний звук: вроде бы со стороны резвящихся детей донесся вскрик, но все ребятишки играли и сбились в кучу-малу. Грейди она не увидела, хотя его золотистая головка должна была бы маячком выделяться среди целого сонма темноволосых голов, но детей было так много, что он наверняка затерялся среди них, а ее новые знакомые требовали внимания, дергая за рукав. Самая молоденькая, та, остроглазая, усердствовала пуще всех, и ее острые ногти даже поцарапали руку Гарриет, оставив кровавую отметину в форме полумесяца. Девушка лишь вновь облизнула губы, а седовласая дама сильно хлестнула дочь (невестку?) по лицу. Та потупилась и пробормотала извинения. Шокированная, Гарриет, широко распахнув глаза, изумленно глядела на все это, но в следующий миг на нее обрушился град многословных предложений помощи, ей протягивали бумажные полотенца, оглушили сочувственными восклицаниями и соболезнованиями — все из-за небольшой ранки.

Седовласая дама снисходительно улыбалась, а потом рассмеялась, глядя поверх Гарриет на воду.

— Ох уж эти дети! — воскликнула она. — Вечно они хотят подкрепиться именно тогда, когда мы собираемся пообедать.

С заготовленной любезной улыбкой Гарриет обернулась, чтобы проследить взгляд дамы. Смуглые детки присели в круг, тянулись ручонками, что-то поедая прямо с песка. Одна совсем маленькая девочка молча угрюмо сидела поодаль с недовольным видом и вгрызалась зубами в полусгнившую рыбину, и, пока жевала, метала в сторону кузенов (сестер? братьев?) свирепые взгляды.

— Что?.. — начала было Гарриет, делая вдох, чтобы позвать Грейди.

Тут седовласый мужчина громогласно объявил:

— Еда готова! Несите еще мясо!

И Гарриет вновь почувствовала неопределенный сладковатый запах, распространяющийся от гриля.

«Так почему они столь дружелюбны? — подумала она. — Что же им могло от меня понадобиться?»

Услышав, что обед готов, дети вскочили и поспешили к грилю: слаженное мелькание изящных рук и ног, безмятежных, спокойных лиц. Вприпрыжку минуя Гарриет, они оглядывали ее холодными темными глазами, сияющими на хищных лицах. Что там растерзанное на песке, изорванное, расчлененное, склизкое? Она увидела месиво золотистых волос, а рядом из песка торчала какая-то белая палка, то ли кусок прибитого морем плавника, то ли кость, но не было никого, кого бы она могла назвать Грейди. Седовласый мужчина снова потребовал принести еще мяса, и его жена и дочери принялись щипать кожу Гарриет, на сей раз безмолвно, без лишних разговоров. Гарриет тоже не издала ни звука, лишь стояла, едва ли чувствуя, как щипки сменяются рывками, оставляющими рваные раны. Она не сводила глаз со снижающегося вихря белых чаек, готовых броситься на остатки трапезы детей.

Элизабет Мэсси

Пинки