Ужин

Однажды Инга играла во дворе с двумя соседскими мальчишками. Инге было пять лет, одному из мальчишек – шесть, а второму – четыре.

Изучив и замерив все лужи, которые только могли попасться им на глаза, они стали сооружать замок из камней, песка и веток. Старший мальчишка стал отнимать у младшего игрушечное ведерко, всячески дразня его обидными словами. Младший прыснул слезами.

Инга, руководствуясь правилом о том, что младших нужно защищать, размахнулась и что есть силы ударила задиру кулаком по лицу. Задира приложил руку к покрасневшей вмиг губе и носу, из которых красным ручейком полилась кровь, он резко рванулся с места и побежал в сторону дома полуплача-полукрича.

У Инги почему-то закружилась голова. Она посмотрела на раскрасневшийся от удара кулачок. Младший мальчик тут же перестал плакать и не мигая смотрел на Ингу своими, опухшими от слез, глазами.

На крыльцо дома вышла мама Инги, кутаясь в накинутый на плечи платок, и тихонько позвала Ингу домой. Она всё видела в окно и не стала ругать Ингу, скала только, что девочки не должны драться.

* * *

Всё своё детство и юность Инга провела в маленькой российской деревушке. Учеба в школе-интернате ещё больше закалила и без того непростой характер смуглой и статной Инги.

Невероятная сила воли и пытливый ум позволили ей получить высшее образование в одном из престижных юридических государственных ВУЗов.

Как не раз говорила она сама, она всегда хотела быть следователем. И она стала следователем. Отличным следователем.

Но юношеские представления о следователе, как о романтической профессии вмиг разбились о горы бумаг на столе и о неприступную стену системы правоохранительных органов и властных структур в целом, которая работала как слаженный механизм и требовала, чтобы каждая её часть была такой, какой она ей нужна.

И мысли о том, чтобы завязать со всей этой юриспруденцией, запереться где-нибудь в маленьком домике у реки и писать книги, регулярно посещали её голову.

К слову, она даже пару раз писала заявления об увольнении. И каждый раз взволнованный шеф, получивший такое заявление с размашистой росписью Инги, вбегал с ним в её кабинет.

Обычно на его лбу в такие моменты выступали мелкие капельки пота от того, что он волновался, и от того, что ему приходилось преодолевать несколько лестничных пролётов, и тут его лишний вес сразу напоминал о том, что через месяц закончится срок действия его членства в тренажёрном зале.

Он входил в кабинет Инги широкими шагами, вмиг преодолевая всю его длину, спокойно клал лист бумаги на её рабочий стол, с трудом находя на нём свободное место, и спрашивал у нарочито спокойной Инги:

– Что это такое?

– Я так больше не могу, – тихо отвечала ему Инга, бесполезно водя курсором мышки по экрану монитора.

– Растуды твою туды! Ты не можешь вот так уйти. Я не справлюсь один. Если ты устала – возьми пару дней отгула. Я договорюсь с ребятами. Отдохнёшь пару дней, возьмёшь себя в руки. Мм? – то ласково, то настойчиво Петр Иванович уговаривал Ингу, пытаясь снять реакцию с её невозмутимого лица.

Инга молчала.

Конечно же, она не собиралась увольняться по-настоящему. Конечно же, она любит свою работу, любит этот вечно заваленный бумагами стол, пыльный монитор, завявший, но ещё борющийся за жизнь, цветок на подоконнике, забитую окурками пепельницу.

Такая банальность. Такая банальность: психануть, уволиться, но всё же остаться. Такая банальность: уговаривающий и вспотевший шеф, нервная, но внешне спокойная и безразличная Инга.

Она сама себя ругала за все эти выходки.

Но такие вот банальные и предсказуемые увольнения поддерживали в Инге её внутренние силы, когда уровень их запаса стремился к нулю. Так она могла прокричаться, выдохнуть, почувствовать себя нужной и значимой, снова вдохнуть вместе с воздухом силы на то, чтобы продолжать делать то, что она умеет делать. Умеет делать лучше всех.

* * *

Уродливые многоэтажки с облупившейся штукатуркой на стенах обреченно выпятили балконные плиты, кое-где обнажившие арматурные прутья, и стыдливо прикрывались огромными тополями и вязами, разросшимися во дворе.

В центре двора красовалась своими безумными цветами детская площадка. На горке с металлическим скатом стерлась краска от частых прикосновений детских рук и ног. Деревянный грибок скособочился и выронил одну дощечку из своей шляпы, словно молочный зуб из детского рта. Черно-белая молодая кошка длинными, как у подростка, ногами закапывала оставленные ею фекалии в детской песочнице.

На специальной площадке, огороженной с трех сторон стояли мусорные баки: два стояло, а третий лежал на боку, видимо, он был не в силах больше терпеть такое отношение к себе коммунальной службы и местных жителей, но даже горизонтальное его положение не спасло его от того, что кто-то оставил в нем черный целлофановый пакет с сочащейся темной и вонючей жижей.