Ужин во Дворце Извращений

— Покалокас все время вынюхивают нас, — объяснила Барбара. — Я хотела двигаться на восток, чтобы попасть в Эллей, но эти чертовы тетки заставляют нас делать объезды. Сначала они быстро проходят мимо. Потом возвращаются уже медленнее, и если мы после этого не трогаем лошадей и не уводим фургон из этого места, они просто начинают кружить, глядя повсюду… правда, вид у них такой, будто они не очень знают, чего они ищут. Я заставляла Уранию отвлекать их, распевая что-то на улице с другой стороны — они ведь терпеть не могут музыку, — но в последнее время отвлекать их все труднее. Мне кажется, они ищут то, что осталось от их… бога, — сказала она, глядя на бутылку, — или того, кто его убил, — добавила она, посмотрев на Риваса. — Или скорее всего обоих.

Ривас вздрогнул. Он поднял правую руку и попытался сжать ее в кулак; это удалось, но он не сдавил бы им и губки. Боже, ну и слаб же я, подумал он. Одной покалокас хватило бы, чтобы прикончить меня сейчас, — это все равно, что букашку придавить. Надо поупражняться… и, кстати, поесть.

С мыслью о еде проснулось и чувство лютого голода, только усилившееся от царившего в фургоне аромата.

— Можно мне твоих пончиков? — спросил он.

— Конечно, — сказала Барбара. — Но вообще-то тебе лучше начать с супа. Говядина, лук… Парень, который мне их продавал, добавил еще немного шерри. — Она чуть прикусила губу, словно до сих пор не смирилась еще с пользой алкоголя.

— Ох, да, пожалуйста, — с чувством закивал Ривас. Барбара прошла в переднюю часть фургона, где, судя по всему, располагалась маленькая кухня, с минуту повозилась там, гремя утварью, и вернулась с дымящейся миской и ложкой.

— Я помогу, — сказала она, зачерпывая суп ложкой.

— Ради Бога, что я, ребенок? — возмутился Ривас. — Сам поем. Вот, дай мне ложку, сейчас сама увидишь.

Она послушалась, и он и вправду смог взять ложку, но рука его тряслась так сильно, что он расплескал почти все ее содержимое, а потом уронил и саму ложку. Та упала в суп и утонула.

— Черт подери, — буркнул он и прикусил губу, чтобы не заплакать от бессилия.

Барбара выудила ложку из миски, вытерла ее, зачерпнула еще супа и поднесла к его рту.

— Тут нечего стыдиться, — шепнула она. — Ешь, балда.

Он послушался, и суп оказался восхитительным. Не прошло и несколько минут, как она подобрала со дна миски остатки.

— Выпить чего-нибудь хочешь? — спросила она, вставая.

— Конечно, спасибо, — обрадовался он. — А что у тебя есть?

— Ничего, но рынок всего в квартале отсюда, и я заработала немного на пончиках сегодня утром.

— О'кей, я… гм… верну тебе деньги потом, — пообещал он.

— Не говори глупости. Что ты хочешь?

— Может, пива?

Она сжала губы, но кивнула.

— Хорошо. Вернусь к пяти. Ури, если постучат, убедись, что это я, прежде чем открывать, ладно?

— Конечно, конечно.

— Тогда пока. — Барбара вышла, закрыв за собой дверь. Ривас повернулся и посмотрел на Ури. Вид у нее был теперь гораздо лучше, чем прежде, в Шатре Переформирования или во время этого катастрофического ужина; волосы она вымыла, и, похоже, за эти два дня она хорошо выспалась. Ему не требовалось зеркала, чтобы знать, что она смотрится лет на десять моложе его. И все же это была не Ури, не та девушка, о которой он мечтал и которой писал песни все эти тринадцать лет, не та девушка, по сравнению с которой все остальные девушки казались грубыми, бесчувственными и глупыми. И он понял наконец, что разлука с ней была так мучительна для него только потому, что их разлучили силой. Если бы ее отец не выгнал его, она просто стала бы первой его подругой, не более того. Вот на чем строил он всю свою жизнь: на драме несчастной любви… которой, конечно, ничего не угрожает, ибо несчастная любовь не проходит ведь испытания повседневным семейным бытом.

Он вдруг вспомнил, что ему снилось перед пробуждением. Возможно, голос Ури стал причиной того, что ему приснилась та вечеринка в день ее рождения. Она снилась ему и раньше, но всегда он видел ее глазами юного Риваса, по пьяной лавочке тявкающего по-собачьи в кустах. На этот раз он оставался самим собой, сегодняшним, тридцатиоднолетним Ривасом, каким-то образом перенесенным назад по времени и наблюдающим события того разрушительного вечера как бы со стороны.

Он увидел мальчишку — младшего себя самого, бледного, исходящего потом, с отчаянием в глазах, — нетвердым шагом выходящего из дома Бёрроузов и направляющегося к кустам. Потом послышались малопристойные звуки — кого-то рвало.

Пожилая пара вышла из дома подышать свежим воздухом и застыла, услышав эти звуки.

— Господи, Гарри, что это такое? — спросила женщина.

— О, — изобразил на лице терпеливую улыбку мужчина, — это похоже на собаку в кустах. Ничего заслуживающего беспокойства. — Они повернулись и собрались уже уходить.

Но мгновением спустя из-за кустов донеслись новые странные звуки: «Гав! Гав! Р-рр, гав! Вау-у… о Боже, не могу… гав, гав!..»

Урания, ухватившая себе очередной пончик, оглянулась на хохочущего Риваса. Он был слишком слаб, чтобы смеяться громко, но и успокоиться не мог довольно долго.