V.

– Вы, похоже, – наконец протянул он, – пребываете в некоторых заблуждениях о государственной службе. История, как в поговорке, делается по ночам. А европейский госслужащий по ночам обычно спит. То, что дожидается его в девять утра в корзине ВХОДЯЩИЕ, – история. Он не борется с ней, он старается с нею сосуществовать… И впрямь «Die lood van die Goevernement». Быть может, мы – свинцовые гири фантастических часов, чтоб они не останавливались, чтоб упорядоченное ощущение истории и времени преобладало над хаосом. Очень хорошо! Пускай некоторые расплавятся. Пускай часы недолго показывают ложное время. Но затем гири перельют заново, подвесят вновь, и если одна вдруг окажется не в форме Виллема ван Вейка или без его имени, чтоб они вновь пошли верно, – тем хуже для меня.

На этот любопытный монолог Курт Монтауген отчаянно и прощально отсалютовал, влез в свою капскую таратайку и направился обратно вглубь страны. Поездка выдалась без событий. Испоредка кустарники материализовали воловью упряжь; либо в небе повисал черный как смоль коршун, присматриваясь к чему-то маленькому и проворному среди кактусов и терновых деревьев. Солнце было жарким. У Монтаугена текло из всех отверстий; он задремал, проснулся от толчка; однажды ему пригрезились ружейные выстрелы и крики людей. На станцию он прибыл после полудня, обнаружил, что в ближайшей деревне бонделей тихо, а оборудование его не потревожено. Как можно быстрее демонтировал антенны и сложил их вместе с приемником в таратайку. С полдюжины бондельсвартов стояли вокруг, смотрели. Когда он был готов ехать, солнце уже село. Время от времени краем глаза Монтауген замечал вдали шустрые шайки бонделей – казалось, они почти растворяются в сумерках, разбегаясь из поселения во все стороны и сбегаясь к нему отовсюду. Где-то к западу завязалась собачья драка. Когда он затягивал последний узел внахлест, поблизости заиграла свистулька, и всего миг спустя он осознал, что свистун подражает сферикам. Наблюдавшие бондели захихикали. Смех ширился, пока не зазвучал, как джунгли, полные мелкого экзотического зверья, бегущего от некой первородной опасности. Но Монтауген отлично знал, кто от чего бежит. Солнце село, он влез в таратайку. Никто ничего не сказал ему на прощанье: за спиной он слышал только свист и смешки.

До Фоппля еще несколько часов. Единственным происшествием по пути была вдруг вспыхнувшая стрельба – на сей раз настоящая – где-то левее, за горкой. Наконец, в несусветную рань из абсолютной черноты кустарника его врасплох застали вспыхнувшие огни Фоппля. Он перебрался через овражек по дощатому мостику и подъехал поближе к дверям.

Как обычно, происходила пирушка, ярко пылала сотня окон, горгульи, арабески, фигурная штукатурка и лепнина «виллы» Фоппля вибрировали в африканской ночи. Кучка девушек и сам Фоппль стояли у дверей, пока бондели с фермы разгружали капскую таратайку, а Монтауген докладывал ситуацию.

Вести встревожили кое-кого из соседей Фоппля, у которых поблизости имелись фермы и скот.

– Но лучше всего будет, – объявил гулякам Фоппль, – если все мы останемся тут. Коли будут жечь и рушить, оно случится вне зависимости от того, останетесь вы там свое защищать или нет. Если мы рассредоточим силы, они с таким же успехом могут уничтожить не только наши фермы, но и нас. Этот дом – лучшая крепость в окру́ге: прочная, ее легко оборонять. Дом и участок со всех сторон защищены глубокими оврагами. Провианта больше чем достаточно, хорошее вино, музыка и… – похотливо подмигнув… – красивые женщины… Ну их там всех к черту. Пусть себе воюют. А мы тут устроим Фашинг. Двери на засовы, окна запечатать, обрушить дощатые мосты и раздать оружие. С сегодняшней ночи мы на осадном положении.

II

Так началась Осадная Гулянка Фоппля. Монтауген уехал через два с половиной месяца. За все это время никто не высовывался наружу и не получал никаких известий с окрестных территорий. Когда Монтауген отбыл, дюжина затянутых паутиной бутылок вина еще лежала в подвале, дюжину голов скота еще не пустили на мясо. Огород за домом покамест изобиловал помидорами, бататом, мангольдом, травами. Вот до чего зажиточен был фермер Фоппль.

Назавтра после приезда Монтаугена дом и участок изолировали от окружающего мира. Воздвигся внутренний частокол из крепких заостренных бревен, рухнули мосты. Составили список караулов, назначили Генеральный Штаб – все в духе нового развлечения.

Так вместе свело причудливую шайку-лейку. Большинство, конечно, составляли немцы: богатые соседи, гости из Виндхука и Свакопмунда. Но были и голландцы с англичанами из Союза; итальянцы, австрийцы, бельгийцы с алмазных копей у побережья; французы, русские, испанцы и один поляк из разных уголков земли; от них создавалось впечатление крохотного Европейского Конклава или же Лиги Наций, собравшейся здесь, пока снаружи воет политический хаос.