V.

– Capo di minghe![85] – Гаучо откинулся на стуле, качая головой. С очевидным усилием не выходя из себя, он обратился к синьору Мантиссе. – Я человек не мелкий, – терпеливо объяснил он. – Фактически – довольно крупный человек. И широкий. Я сложен как лев. Вероятно, это расовая особенность. Родом я с севера, поэтому в венах у меня может течь кровь tedesco[86]. Tedeschi выше латинской расы ростом. Выше и шире. Вероятно, настанет такой день, когда тело это ожиреет, но теперь в нем одна мускулатура. Вот. Я большой, non è vero?[87] Хорошо. Так позвольте вас поставить в известность… – голос его зазвучал яростным крещендо… – что под вашим отвратительным Боттичелли места хватит и мне, и самой толстой шлюхе во Флоренции, да еще привольно останется для этой слонихи, матери ее, следить, как бы чего не вышло! Как, во имя Божье, вы намерены 300 метров гулять вот с этим? В карман себе спрячете?

– Спокойствие, коммендаторе, – взмолился синьор Мантисса. – Слушать тут может кто угодно. Это деталь, уверяю вас. О ней уже позаботились. Цветовод, которого вчера навестил Чезаре…

– Цветовод. Цветовод: вы доверились еще и цветоводу. К чему мелочиться – опубликовали бы свои намерения в вечерних газетах, были б довольней?

– Но он надежен. Он только предоставляет дерево.

– Дерево.

– Иудино. Небольшое: около четырех метров, не выше. Чезаре трудился все утро, выдалбливал ствол. Поэтому план нам придется осуществлять поскорей, пока не высохли пурпурные цветы.

– Простите мою, вероятно, ужасающую глупость, – сказал Гаучо, – но, насколько я понимаю, вы намерены свернуть «Рождение Венеры», спрятать его в выдолбленном стволе иудина дерева и пронести около 300 метров, мимо армии охранников, которые вскорости узнают о его похищении, на Пьяцца делла Синьориа, где затем предположительно затеряетесь в толпе?

– Именно. Лучше всего это делать ранним вечером…

– A rivederci

[88].

Синьор Мантисса вскочил на ноги.

– Умоляю вас, коммендаторе, – вскричал он. – Aspetti[89]. Мы с Чезаре переоденемся рабочими, понимаете. В Уффици сейчас косметический ремонт, ничего необычного не будет…

– Простите меня, – сказал Гаучо, – вы оба полоумные.

– Но ваше участие крайне важно. Нам нужен лев, кто-то умелый в военной тактике, в стратегии…

– Очень хорошо. – Гаучо вернулся и возвысился над синьором Мантиссой. – Предлагаю вот что: в зале Лоренцо Монако есть окна, нет?

– С толстыми решетками.

– Не важно. Бомба, небольшая, я предоставлю. Кто б ни попытался помешать, от них избавимся силой. Через окно выберемся к Posta Centrale[90]. Ваше свидание с баржей?

– Под Понте-Сан-Тринита.

– Четыре-пять сотен ярдов по Лунгарно. Можно реквизировать коляску. Пусть ваша баржа ждет сегодня в полночь. Таково мое предложение. Да – да, нет – нет. Я буду в Уффици до ужина, на разведке. Потом до девяти – дома, делать бомбу. После – у Шайссфогеля, в birriere. Дайте мне знать до десяти.

– А как же дерево, коммендаторе. Оно стоило почти 200 лир.

– К черту ваше дерево. – Ловко развернувшись кругом, Гаучо зашагал к правому берегу.

Над Арно зависло солнце. Его угасающие лучи окрашивали жидкость, собиравшуюся в глазах синьора Мантиссы, в бледно-красный оттенок, словно вино, им выпитое, лилось теперь через край, разбавленное слезами.

Чезаре уронил длань утешенья на узкие плечи синьора Мантиссы.

– Все пройдет хорошо, – сказал он. – Гаучо – варвар. Слишком долго просидел в джунглях. Он не понимает.

– Она такая красивая, – прошептал синьор Мантисса.

– Davvero[91]. Я ее тоже люблю. Мы товарищи по любви. – Синьор Мантисса не ответил. Чуть погодя он потянулся к вину.

III