В ад с чистой совестью

– Все равно, здорово! Мне нравится, – задорно ответила она. – Давайте, занимайте места. Это мое, – Она указала на свободный стул рядом с Германом. – Смотри, не пускай никого, – погрозила она пальцем. – Я только помогу Свете с жарким и вернусь.

Молодец Ксюша! Хорошие выбрала места – вроде и вместе со всеми за столом и, в то же время, не так бросаемся в глаза из-за густой тени дерева. Не то, чтобы я была против шумной компании, но и оказываться в центре всеобщего внимания не хотелось.

– А как тебя зовут по-настоящему? – спросил Герман, наливая мне и себе красного вина из кувшина.

– София.

– А я все думал, как ребенка можно назвать Анфисой? – рассмеялся он. – Не обижайся, но имя ты себе выбрала дурацкое.

– Ничего и не дурацкое, – обиделась я. – Уж лучше, чем Соня или Софа.

– А Софья? Так тебе тоже не нравится?

– Нравится. Только почему-то так меня не называют.

Нашел тему для разговора – производные моего ненавистного имени! Черт дернул сказать правду. И что дурацкого он разглядел в имени Анфиса?

– Я буду звать тебя Софьей, не против? – Герман поднял свой бокал и чокнулся с моим, стоящим на столе. – Давай, Софья, за знакомство!

Мне понравился вкус вина – немного терпкий.

– Из чего оно? – поинтересовалась я у Германа.

– Из черноплодной рябины и винограда. Петрович сам его делает.

Петрович – это хозяин кафе, как я поняла. Совершенно не солидный с виду – невысокого роста сухонький мужичок. Он как раз усаживался во главе стола, пожимая руки мужчинам и обнимая женщин.

– А надолго ты к нам? – снова спросил Герман.

– Пока не знаю. Как дело пойдет…

Не кстати вспомнился Владимир и его навязчивая идея с поисками клада. Не зависнуть бы тут навсегда, если верить его угрозам. Что будет, если клад мы так и не найдем?

– Ты чего? – удивился Герман. – Что-то случилось?

Видно мысли отразились на моем лице, и картина была не очень радостная, раз Герман обратил на это внимание.

– Все нормально. Просто взгрустнулось.

Я пыталась отогнать грустные мысли, которые настырно лезли в голову, несмотря на веселую музыку.

– Тогда, нужно еще выпить, чтобы развеселиться, – Герман плеснул в бокалы еще вина и поднял свой. – За творческие успехи! – провозгласил он тост.

– Нет. Давай за именинника!

Пить за то, чего и в помине не было, не испытывала никакого желания.

– За Петровича успеем еще выпить. За тебя! – Он притронулся к моему бокалу своим и, не дожидаясь возражений, осушил его.

Ничего не оставалось, как последовать его примеру. А вино-то хмельное! После двух бокалов в голове появилась легкость, настраивая на романтический лад. Давно не было так хорошо. Толстый кардиган согревал, несмотря на ночную прохладу. Ксюша болтала без остановки, что-то рассказывая брату о работниках кафе. Солист ансамбля исполнял красивые современные песни. На танцполе было полно танцующих. А я украдкой бросала взгляды на Германа, когда он не мог этого видеть. Мне нравилось, как он с улыбкой внимает рассказам сестры, оставаясь неизменно заинтересованным, как он поправляет волосы или смотрит на меня, не скучаю ли… Мне в нем нравилось все, и это немного пугало.

– Пойдем, потанцуем?

Заиграл знакомый проигрыш, и я с волнением узнала в нем песню из «Бандитского Петербурга» Корнелюка. Это была моя любимая. Она неизменно волновала, сколько бы я ее не слушала. Солист проникновенно запел: «Ночь и тишина, данная на век,..» Я протянула руку Герману, действуя, как в замедленном кадре кино. Он повел меня на танцпол, крепко держа за руку, а потом повернулся ко мне и, не выпуская руку, прижал ее к своему плечу, притягивая меня за талию. Все это он проделал так естественно, что я невольно задалась вопросом, как часто он танцует с женщинами? Возможный ответ на него не понравился, и я отбросила его, как ошибочный. Пальцы руки шевельнулись и сами погладили его плечо, лаская поверхность свитера. Он сильнее их сжал своими и еще теснее прижал меня.

Я положила голову Герману на плечо, радуясь, что он выше меня, и рядом с ним можно хоть на минуту почувствовать себя слабой и беззащитной. От него так приятно пахло, что мне захотелось прижаться губами к его шее и вдыхать запах кожи. Естественно, эту мысль я отогнала сразу же, как одну из самых бредовых, способных родиться в моем сознании. Представляю, что бы он подумал, соверши я подобное безумство.

Я почувствовала, как рука Германа заскользила вверх по спине, ныряя под волосы и останавливаясь на шее.

– У тебя волосы такие мягкие, – шепнул он мне в ухо, опаляя дыханием, отчего по коже побежали мурашки, и стало так приятно-приятно.

– Крысиный хвостик, – хихикнула я, с опозданием испугавшись, что могу показаться ему глупой, хихикая без всякого повода.

– Почему крысиный? – Он пропустил волосы сквозь пальцы, пройдя по все длине, отчего меня окатила новая волна мурашек.

– Потому что жидкие, прямые и цвет ни о чем.

– Не жидкие, а тонкие и мягкие, как пух. Не прямые, а послушные. А цвет у них пепельный, на солнце отливающий платиной.