В Америке

И все это казалось очень американским (насколько вновь прибывшие понимали свою новую страну), даже несмотря на то, что иногда они не чувствовали себя в Америке. Они говорили по-польски между собой и по-немецки — с соседями, что служило несомненным преимуществом для таких людей, как Александер, которому было трудно выучить английский. Но казалось весьма странным, что, преодолев такое громадное расстояние, они все еще разговаривали на языке одного из своих завоевателей. Но в этом, как указывал Богдан, тоже заключалась Америка, эта необычная, возможно даже, самая необычная страна, принимающая все европейские национальности; к тому же (вставил Рышард, который начал изучать испанский) английский не был языком коренного населения Калифорнии.

Они представляли себе сонную земледельческую коммуну. А увидели город в миниатюре с сетью улиц, где кипела бурная деятельность. Заканчивался сбор винограда, и деревня кишела рабочими, которые собирали урожай и давили сок. Некоторые из них были мексиканцами, они выполняли почти всю грязную работу и жили в собственном селении, расположенном неподалеку. Большинство же были индейцами-кауилья, которые спускались с диких гор Сан-Бернардино только во время уборки урожая и становились лагерем за живой ивовой изгородью, окружающей деревню, ночевали в палатках или на грудах сыромятных шкур под открытым небом. Индейцы и мексиканцы обычно состязались, кто больше выпьет, но мексиканцы неожиданно выходили из игры и отправлялись выкрикивать комплименты немецким девушкам, которые прогуливались в сопровождении своих хмурых отцов и братьев, или разжигали костер посреди Лимонной улицы и танцевали болеро. Индейцы наблюдали за ними с одной стороны, а немцы — с другой. Потом немцы уходили спать, а сборщики винограда продолжали пировать на улицах их города.

Когда Марына и Богдан пришли в Муниципалитет представиться мэру города, Рудольфу Людке, он заверил их, что подобные бесчинства крайне редки и что Анахайм — благопристойная община богобоязненных трудолюбивых семей, в отличие от адского городишки в тридцати милях отсюда, необузданные жители которого непрестанно глушат текилу, устраивают травлю медведей или поножовщину (до недавнего времени там совершалось в среднем по одному убийству в день, большинство остались безнаказанными), а в некоторых домах происходят представления, о которых он не смеет говорить в присутствии дамы… Марына сразу вспомнила, как Рышард вскользь упоминал, какое удовольствие доставляли ему вылазки в Лос-Анджелес, когда они с Юлианом впервые приехали в Анахайм. Герр Людке провел экскурсию по оросительным каналам (в поток немецкой речи вплелось испанское слово zanjas),

пересекавшим город, и отметил, что вода из них постоянно выходит на улицы, и тогда Богдан сказал, что эта потребность в постоянном уходе и ремонте каналов и улиц должна способствовать выработке стойких привычек у жителей.

— Вот именно, — подтвердил мэр.

Он показал им церкви, гимнастическое общество, Водную компанию, комнату, в которой когда-то располагалась сельская школа, и нынешнее здание школы с двумя комнатами, куда должен был ходить Петр. Он привел их домой и познакомил с фрау Людке, которая представила им своих дочерей и подала на стол кофе и шнапс, а затем пригласила их вступить в Анахаймскую культурную лигу, что собиралась в отеле «Плантаторы» на Линкольн-авеню в первую среду каждого месяца. Марына не сказала о том, что была актрисой.

Через несколько дней, когда в деревню приехал цирк Штаппенбека из Лос-Анджелеса, торжества достигли своего апогея. Во второй половине дня процессия зверей в клетках и без клеток заполонила Апельсиновую улицу: слон с покосившейся башенкой на спине, два медведя, шелудивый горный лев, обезьяны и попугаи. Петр расстроился, когда Рышард сообщил ему, что горный лев — это на самом деле никакой не лев, а пума.

— А я думал, в Калифорнии есть настоящие львы, — сказал мальчик, надув губы.