— Так ведь я лично усадил Хорька на заднее сиденье. — Михеич опасливо оглянулся на второй джип, следовавший на расстоянии двадцати метров, и, облегченно вздохнув, продолжил: — Ну, точно! За рулем не Хорек, а Васька. Васька — парень что надо!
— А почему он отстал? — капризно спросил Колян. — Он что, правил не знает? Не более трех метров в цепи.
— Не тяни на него. Васька хороший парень, — упрямо повторил Михеич.
Щербатый неприятно усмехнулся:
— Ты его защищаешь, потому что ты его привел. Я о нем и слыхом не слыхивал. А ты его так расписал во всех деталях, что я у него нимб над головой ожидал увидеть. И что? Где его положительные качества, а? Он на двадцать метров оттянулся.
— Васька не пьет. Он хороший человек.
— Ха! — Щербатый вошел в азарт. — Моя Маришка тоже не пьет. Да и не ест почти ничего, потому что модель. И знаешь, какая она стерва?! С чего ты взял, что если человек не пьет, так он обязательно хороший?
— Васька ест. Много, — несколько сконфуженно пробубнил Михеич. — А то, что не пьет, так нам очень даже полезно. Вот кто нас всех обычно из кабака выволакивает и по домам развозит?
— Откуда мне знать. Я же не помню ни фига!
— То-то и оно, — многозначительно подытожил Михеич.
— Нет, ну как обидно! — неожиданно переключился Колян. — Вечер был — хоть кипятком писай. Маришка первый раз укатила на эти свои… кастинги-шмастинги. Свобода! Как на волю вышел!
— Да ты и не сидел никогда, — ехидно вставил Михеич, который в младые годы имел печальный опыт заточения на пятнадцать суток за мелкое хулиганство в общественном транспорте. Срок, конечно, так себе, но он не упускал случая причислить себя к тем, кто видел решетку из комнаты. Все-таки в том мире, в котором все они жили и работали, это имело какое-то значение.
— А ты с Маришкой не жил? — ловко парировал Колян. — У меня с ней сутки за трое идут…
— А кто тебя заставляет?
— Это личное! — отрезал Щербатый. С минуту помолчал, потом замычал, как от зубной боли. С похмелья потянуло на откровенность: — Видеть ее не могу. А услышу, так вообще хоть на стену лезь. — Он перешел на писк манерного комара, явно копируя «даму сердца». — Ей перед кастингом нужно сделать клизму и проблеваться. Всю уборную загадила. В кухню не заходит.
— Так, может, оно и к лучшему, — неуверенно предположил Михеич. — Ну кто же блюет посреди кухни? А еще и клизму ставит. Может, не такая уж она и стерва…
— При чем тут клизма? — досадливо отмахнулся Колян. — Я про другое. Не готовит же мне ни хрена! Знаешь, что я дома жру? Знаешь? — Разговор принял трагический оборот. Колян истерично всхлипнул и глухо прошептал: — Лапшу «Дошерак».
— Не может быть, — вежливо не поверил Михеич.
— А у меня работа нервная. Я ведь с людьми работаю! Я если промахнусь, то и подохнуть могу. А приду домой, эта стерва сидит в столовой голая. Ножищи свои костлявые на стол закинула, а на шее галстук болтается. Я говорю, мол, на хрена мне тут Рембрандта устраивать. Лучше бы картошку поджарила. А она с полоборота заводится: «Я те галстук купила, а ты про картошку!» И обзывается. Деревенщина я для нее. Культуры я, оказывается, не знаю. Даром, что сама только три года как из Жмеринки приехала. «Рембрандтом» ее дурь обозвал, а это, оказывается, не «Рембрандт», а сцена из культового фильма «Красотка».
— Не, она не права. «Красотка» — обычное мыло, — с достоинством киномана расценил Михеич, который за все те же исторические пятнадцать суток был с позором изгнан с экономического факультета ВГИКа. — Вот там новая итальянская волна: Феллини, Пазолини всякие. Или Гринуэй — это культовое кино. Нет, Колян, может, это и твое личное, но я все равно в толк не возьму, чего ты с ней путаешься?
— Да ведь лицо она мое, — в отчаянии крикнул страдалец.
Михеич критически оглядел его, потом отрицательно помотал головой:
— Нет, твоя физиономия поприятнее будет. Зря ты такую дуру лицом взял.
— Вот и я стал задумываться, — Щербатый вздохнул. — Так ведь завидуют же. Выйду с ней куда, пялятся со всех сторон. Ну, и уважение опять же. Приходится терпеть. Говорю же, с людьми работаю.
— Н-да, — протянул Михеич, — ничего не попишешь. Работа с людьми — дело ответственное. Часто приходится и собой жертвовать. Вон ты посмотри! Этот-то тоже, как ты прямо. Корчится, а везет бабищу на задке. Да какую!
Они вперили удивленные взгляды в надвигающийся на них мотоцикл, на котором восседали агент 0014 и его спутница.
Колян, славившийся на всю бандитскую Москву свой интуицией, нахмурился. Потом придавил педаль тормоза, процедил сквозь зубы:
— Сдается мне, неспроста они тут катят.
— Да брось ты, — отмахнулся Михеич, — чего бы им тут не катить?
— В такую рань, на таком крутом мотоцикле да в такой дыре? Знаешь, более странную картину, чем эти двое, я давно не видал. Ну чего им тут делать? Они явно в деле замешаны. Точно тебе говорю.
Михеич спорить не стал. Он уважал Коляна, даже вместе с его хваленой интуицией, которая по большей части была не более чем раздутое самомнение.