В Батум, к отцу

Откровение Вязанки смутило меня. Про заветное он говорил начисто всё. Я так не мог.

Я ничего не говорил ему про своего отца; не говорил, что все эти дни я был с ним, что я хочу всегда быть с ним и что лишь единственно ради этого я и пустился в мореходку, в Батум, – всё приходить сюда, к отцу, из рейсов, жить здесь век свой даже после увольнения на берег, жить ради только того, что здесь я видел в последний раз отца…

Батум, Батум… Особая тебе у меня цена…

В задумчивости я смотрел на Вязанку, ждал, что скажет про моё возвращение домой, и он чисто так попроси:

– Слышь, побудь до завтра, всего‑то до утра, а там и айда артелью в наше Насакирали. Я на выходной… Куда всё равно спешить, завтра ж воскресенье.

– Ладно. Завтра так завтра…

ЭПИЛОГ

Хвали утро вечером.

После мореходки нас с Вязанкой оставляли в Батуме.

Вязанка добился перераспределения на Дальний Восток. Уехал не один – с женой Марией, с той самой Марией, знакомство с которой началось так странно.

Я думал, у Николая не было от меня тайн. Их и в самом деле не было, если не считать Марию.

Про Марию он ничего не говорил, пока не пригласил на свадьбу.

Поступив в мореходку, Вязанка вскоре написал Марии покаянное письмо. Мария ответила. Пошла переписка.

За месяц до выпуска, не доверяя почте, повёз в «долг» взятый рубль. Однако не смог расстаться с ним: вернулся и с рублем, и в придачу с Марией.

Тот рубль – первая их семейная реликвия…

Старинный, закадычный мой друг Николай Владимирович Саласин ныне видный в морском деле волчара. Ещё в молодости отслоилось от него прозвище Вязанка, сшелушилось, как сухая корка с зажившей раны.

А что же я?

Как ни круто было, а кончил высшее училище. Капитан дальнего плавания. Северянин.

Всякий раз, возвращаясь домой, уже у батумского берега я прошу капитана дать один особенно долгий приглушённый гудок.

– Здравствуй, отец!..

Уже давно прогнали мы войну.

Уже я старше отца.

Но до сих пор я так и не знаю, где похоронен без вести пропавший отец. Лишь последнюю с ним встречу ясно сберегла детская память.

Каждый отпуск я начинаю с поездки в Батум, к отцу.

От отца я возвращаюсь сильным.

Вот про всё про это я думал в последнюю поездку к отцу, всё это вспоминал во всю дорогу от вокзала до сада, где стояла тогда отцова часть. Уже во взрослые года я бывал здесь каждое лето, но прежнего сада не узнавал и не узнаю сейчас.

Я стою перед калиткою в новеньком дощатом заборе. Стареющие высокие яблони, рясно облитые плодами ещё с зеленцой, – молодое лето! – лиловыми стогами‑горушками смутно выступали из плотнеющих тихих сумерек. На всю яблоневую лощину, сжатую горами, только и голосу, что приморенный бег каменистой речонки по правой вскрайке сада.

С замиранием в душе я медленно повернул вертушок на калитке, вошёл в сад, как вдруг что‑то смутно‑белое дрогнуло где‑то сбоку. Я поднял глаза. Издалека, меж плотно стоявшими яблонями тёк, сочился мягко‑радостный отблеск костерка.

В этакий час? Кто там?

Я осторожно пошёл на свет, отводя от лица хваткие низкие ветви.

С каждой минутой свету набавлялось. Скоро я увидел странного человека. Человек стоял на коленях перед костром и как‑то поникло, отрешённо смотрел на бившиеся перед ним крылья пламени.

Он не замечал меня, я же видел его с лица. Разглядел.

Сербин! Дядя Петя Сербин! Именно здесь он тогда стоял на коленях перед печкой… всё не хотела разгораться… Теперь… Выстарился, а привычка стоять перед огнём на коленях осталась.

Друг отца…

Вместе они работали, потом вместе воевали…

Что привело его через столько лет на то место, где в последний раз видели отца и я, и он? Что?

Пожалуй, я догадываюсь…

Сколько я себя помню, наши семьи с Сербиными жили дверь в дверь, и уж что деется у соседей, знаешь и ты, к тому же секретов из того никто не делал.

Я капитанствую далеко от дома, на севере, но в каждый отпуск всегда к отцу‑матери летишь. Пускай Батум несколько в стороне, да как же не проведать отца? Со встречи с отцом и начинаешь отпуск. А потом уж и к матери. Живые могут подождать.

Недели три назад звонил я домой. Под конец разговора мама и предупреди: «Сынок, як не захватишь меня дома, так ты дужэ не пужайся. Меня один день не будет. Я одним днэм повернусь. Тут дило такэ…»

А дело такое. Отнялись ноги у старика Сербина. Свалился, как с корня срезан. Совсем с ног сгорел.

Насакиральская врачица шлёт в район. Район ещё дальше пихает. В сам Тбилиси! Мол, врачи там покрепче, быстрей подымут.

Темнеет Сербин. Не‑е, Тибилис не пойдёть. На Батум согласный. Ближе…

Везёт баба Настя старика в Батум на неотложке. С лавки досаждает выговором. Лается по‑тихому, а ну шофёр услышит:

– Ну, Петька! Ты у меня зовсим выскок з ума, зовсим одурел годами. Правду Роза‑татарка каже: семьдесят лет прошёл, ума назад пошёл… Хо! Батум! Старого чёрта да подпёр бес. Чего б не ехать у Тибилис? Тибилис по нашей стороне главный город. Тамочки и врачи поглавней… Для тебя всё там главно!