Борис Соколов

В беде и в радости

Вздохнув, она вытянула руку, раскрыла ладошку и поймала в неё золотое пятнышко солнечного света. Зажмурилась и прошептала, улыбаясь:

– Когда закроешь глаза – кажется, что на ладони лежит тёплый комочек живого существа…

И, помолчав, добавила:

– Они такие тёплые… Эти зайчики.

Из рассказа «Солнечные зайчики на воде». Рисунок автора.

Лоскутное одеяло

Известное дело: выпивка на людей действует по–разному. Одни становятся весёлыми, раскованными, за словом в карман не лезут (подобную реакцию когда–то отметил ещё Лев Толстой); другие, напротив, по мере выпитого мрачнеют, замолкают; третьи – непременно начинают буянить.

Сидели мы вдвоём в ресторане. Марат – бывший мой собрат по студенческой скамье – пожалуй, относился к четвёртой категории. У принадлежащих к ней присутствует некая комбинация качеств в их неявном проявлении, но главное – у них обостряется интеллект, изрядно насыщенный иронией, и беседовать с ними – одно удовольствие.

Тогда мы оба были недавними выпускниками ВУЗа, уже втянувшимися в работу. Оба дружили в студенческие годы и вот, два года спустя, встретились. Помню, меня потянуло на воспоминания.

– Тебе что – сто лет? – проговорил Марат усмехаясь. – В наши годы увлекаться воспоминаниями – это, брат, что–то вроде извращения. Вот, положим, дед мой живёт прошлым. Ему есть что вспомнить, он немало хлебнул в гражданскую, однажды даже с батькой Махно пересёкся. Да и то… Воспоминания его – что лоскутное одеяло, собранное из разноцветных кусков. Оно конечно – спать под ним тепло, но так ведь и жизнь проспишь. Уж лучше слезть с кровати и окно распахнуть – там, глядишь, для тебя уже птички поют…

Я посмеялся тогда его словам, но при всём том живо вспомнил родовое гнездо, кровать бабушки, покрытую лоскутным одеялом…

Теперь, полвека спустя, неожиданно всплыло в памяти это его «лоскутное одеяло» и я подумал: однокашник мой попал в самую точку.

С человеком, разменявшим восьмой десяток, происходит неизбежное: его всё больше тянет оглянуться назад, вспомнить… И память его преподносит моменты жизни поразительно яркие и оставшиеся с ним на всю жизнь – то есть когда–то запомнившиеся, как ни удивительно, раз и навсегда точно такими, какими они были.

Гётевское «остановись мгновенье – ты прекрасно!» заключает в себе глубокий смысл: тут подразумевается ещё и то, что встреча с прекрасным всегда связана с радостным ощущением и даже с восторгом. Но только ли это? Почему, бывает, вспоминается нам вдруг какой–нибудь печальный день, окрашенный нашим переживанием? Почему? Потому что это тоже выбивающийся из ряда момент нашей жизни, остающийся с нами помимо нашей воли. О детстве воспоминания остаются чистыми, без примесей – окрашенные каким–то одним ярким чувством, о взрослых же годах они нередко обрастают подробностями, иногда вовсе ненужными.

И в этих одолевающих причудах памяти непременно присутствует та земля, на которой человек сделал свои первые шаги, – картины природы, которые когда–то открылись жадным, широко распахнутым глазам. Глазам ребенка.

Но, может быть, всё это – лишнее? Зачем это теперь человеку? Зачем эта сильная тяга окунуться – пусть мысленно – в то самое время, когда душа его только–только начинала проклёвываться из непостижимого – того, что наш слабый ум называет вечностью? Чтобы подготовить себя к возврату?

На вопросы эти не найти ответа. И я, задававший их себе, об этом знал. Лоскутное одеяло… Мгновения, мимолётные моменты жизни, крепко западавшие в душу… Всё то, что на нас сильно действует и остается потом с нами на всю жизнь, – не зависит от нашей воли даже в человеке взрослом, а уж в ребенке…

Вот и выходит, что некая необъяснимая сила оставляет неизгладимую печать внутри – начинающего ли жить или уже пожившего – существа.

Приходят в голову поразительные примеры.

Мама моя, возраст которой приближался к девяноста годам, однажды сказала мне с грустной улыбкой: «Вот, надо же, порой забываю, что было день–два назад, а что случилось назад восемьдесят лет – помню, как будто это было вчера…».

Сказано это было при расставании, когда я должен был уезжать. И я попросил её написать мне об этом, что она вскоре и сделала. Вот отрывок из её письма, в нём я не тронул ни единого слова.