В бесконечном ожидании

Саша пожала плечом: она не могла определить. Бойкие, как и у всех голубей, глаза в оранжевом ободке посверкивали на Сашу с любопытством и доверием; радужный, от зеленого до розового перелив перьев на зобу и шее и красные «носочки» голубя не говорили Саше ни о чем. Нет, она не могла угадать.

— Это голубка. Смотрите, — двумя пальцами Сторожев слегка сжал птице клюв, и голубь сейчас же затаился, притих. — Видите, она не сопротивляется. Самец — тот всегда вояка, непременно будет крутить головой, вырываться.

А Саше неожиданно вспомнилось «Сестра, голубушка», и сердце ее замерло.

— Прелесть какая смиренница. Что мы с ней будем делать?

— Может, снесем в больницу? — предложила Саша.

— Верно! У больничных сизарей утонченный вкус, высокий интеллект, они оценят незнакомку-красавицу. Слышали, как сердечно воркуют они по утрам? Проникновенные голоса у них — от эрудиции. А кладбищенские пижоны поддерживают свой авторитет на апломбе.

— А может… мояхет, она не захочет к чужим?

— А вот мы посмотрим.

Сторожев вытянул ладонь перед собой, голубка затаилась, как бы веря и не веря свободе, и вдруг — знакомый посвист крыл.

— А! Что я говорила?

Голубка метнулась было под гору, в переулки и улицы, но передумала, развернулась и пошла круто вверх над самой часовенкой. В частом плескании ее крыл слышалась радость. Она зазывала подруг и друзей на свою высоту, в небо, где так прекрасно жить. И призыв ее был услышан. Белые, рыжие, полосатые моряки, а больше всё привычные сизари по одному и парами заспешили к подруге. И вот уже стая в сотню птиц заплескалась в небесной сини на такой высоте, откуда и шума не слышно.

— Вот кружат голуби, — сказал Сторожев негромко. — И я уже не удивляюсь, как в детстве, их полету. Теперь я точно знаю: летают голуби не оттого, что они птицы, а оттого, что у них малый удельный вес, прекрасно развиты грудные мускулы, а крылья в каждой фазе полета изгибаются именно так, как нужно, чтоб лететь. Как много узнаём мы с годами и как много теряем, узнавая!

И глянул на Сашу: так или не так? Она все ждала от него чего-то необычайно ученого, опасалась, что не поймет, а выходило, Сторожев и сам чего-то не понимал, и это — вот странное дело — Сашу сближало с ним.

Проникшись к нему полным доверием, она уж хотела было поделиться своей «теорией» — от ветра, мол, птицы летают. Но не решилась, сказала совсем другое:

— Надо идти в больницу.

— А что, уже пора? — И замолчал. И посмотрел на траву, что-то ища глазами.

Они обходили кулигу кустов. Золоченый крест часовенки, поблескивая в лучах заката, вставал перед ними то слева, то справа.

Неожиданно Сторожев сжал Саше руку, встал поперек дороги, дерзко глянул ей в глаза и обнял. Сначала она чувствовала, как колотится, готовое из груди выскочить, ее сердце, и лишь потом ощутила его ладони. Были они так горячи, что казалось, обожгли лопатки. А потом был его крепкий долгий поцелуй.

«Он хитрый, очень хитрый!» — успела подумать Саша и поддалась его настойчивости, раскрыла губы.

«Хитрый, он хитрый! Сестра-голубушка… Голубка-смиренница… И вот я покорная! Боже мой, я ему покорная!»

Потом, когда миновало безумие, Саша долго лежала с закрытыми глазами, но слышала, но чувствовала, что и он лежит таким же бездвижным — врастяжку, зарыв голову в зеленые стебли пырея. Наконец она открыла глаза и улыбнулась ему.

— Ладони надо положить вот сюда… вот так, — и взяла его ладони и положила их, как хотелось ей. — Отчего они такие горячие?

Он тихонько засмеялся.

— Только не надо, не надо уходить! — взмолился он, все еще не подняв головы.

Не надо, так не надо, согласилась она с неожиданной для себя легкостью. Будь что будет. В больницу вернемся, когда стемнеет. Но вот стемнело, вот уже показался и снова скрылся тоненький ободок месяца, а Саша все твердила про себя: «Я не могу туда возвращаться, не могу».

Лишь под прикрытием полной темноты пришли они к больничной калитке. Сторожев обнял Сашу, поцеловал и сейчас же исчез. А она постояла, прислушалась и лишь после этого — прямая, вся напряженная, — стараясь ступать неслышней, пошла к себе в корпус.

9

Их больничный корпус был когда-то обыкновенный жилой дом, средний по высоте, но очень длинный, и во всю длину дома протянулся коридор. Позже к корпусу под прямым углом подстроили еще один дом — такой же вышины и протяженности, — свели их под одну крышу, а коридоры соединили. На стыке двух коридоров, под самым потолком, круглые сутки не выключалась электрическая лампочка, и в коридорах вечно держался полумрак, одинаковый и вечерами и днями.

Однако в этот раз показалось Саше, что на месте тусклой лампочки у потолка подвешен необычайной яркости прожектор и направлен он своим лучом прямо на нее, на Сашу. Она вошла было в коридор, но сейчас же отпрянула назад. Ей казалось, что и врачи, и сестры, и больные — все уже знают про нее и про Сторожева, и стоит ступить сейчас в коридор, как что-нибудь переменится. Саша не представляла в точности, что может перемениться в ее нынешнем положении, но была убеждена, что перемены ей не миновать.