В бесконечном ожидании

Откинувшись к спинке кресла, он сидел рядом с Рогожиным; новый, с иголочки костюм узил и без того неширокие его плечи, а короткая прическа и голубой галстук показывали его парнишкой лет восемнадцати, хотя Лене шел уже двадцать четвертый и, оправдывая серьезные свои лета, Леня успел жениться и стать заведующим отделом в редакции районной газеты.

Рогожин посмотрел на Леню так, словно бы хотел сказать: «Приходится, старик, приходится», — но смолчал.

С высоты большака — совсем иной вид: дальше и четче обозначалась синяя нитка горизонта; причудливыми зелеными островками бугрились на плотинах прудов старые ветлы; чаще, казалось, зависали в небе орлы-курганники.

— Господи, как вольготно! — умилилась та же старушка и откинула на плечи платок. — В низине сон меня одуривал, ноги мозжило, а тут все суставы развязало.

И опять Рогожин потянулся за карандашом.

Справа показался кургузый, в один порядок изб, хутор.

— Жогловка, — сказал Леня и, усмехнувшись, признался смущенно: — Тут меня один дед ох и крепко надул!

— Ну-ка, ну-ка! — Рогожин расторопно повернулся к Лене.

— Чертовски здорово о войне рассказывал! Понавалит на стол фотокарточек, на всех он молодой, усатый, в ремни затянут, грудь в медалях… Я приезжал к нему два раза, от корки до корки исчеркал записную книжку и, понятное дело, волновался: мне уже виделся крупный очерк. И ведь так нелепо все кончилось!

Леня примолк; Рогожин, слегка подавшись вперед, ждал продолжения.

— Приезжаю в третий раз, кое-что уточнить, меня встречает бабка Вера, его супруга… «И чего ты привязался к нему, сынок? — горестно так спрашивает. — Врет он, да так врет, аж сам потом казнится. Ты уедешь, а он ходит из угла в угол, покою никак не найдет. И теперь вот за прикладок сена спрятался». Оказывается, фуражиром, по слабости глаз, был старикан в войну, медали же для фотокарточек у друзей выпрашивал. Вот фрукт, а… И не подумаешь.

— Да ведь это рассказ! — заволновался Рогожин. — Старик, тебе повезло!

— Повезло… Нагоняй от редактора схватил.

— Бог с ним, с нагоняем! Идея, неожиданный поворот, юмор… Ты этого так не оставляй.

В Таловку приехали часов в семь утра.

На выходе из автобуса случилась заминка, и опять из-за той же старушки. Она была уже на земле, а ее мешок — большой и туго набитый — все еще полз да полз по ступенькам. В самой двери — ни зайти, ни выйти — мешок застрял совсем. Старушка бросила его и зашумела в конец пыльной улицы:

— Коля-а, чего рот разинул, милый, ай не видишь: я приехала!

Леня переступал с ноги на ногу возле мешка, ждал. Когда же он вышел наконец из автобуса, Рогожин — в одной руке чемодан, в другой пишущая машинка и узел с одеялами — широкими шагами подходил к знакомой саманной мазанке. Вот он опустил ношу на траву и привычно, словно бы у себя дома, снял цепку с пробоя, нырнул, пригнувшись, в темноту сеней.

— Карпушин, бригадир, старый мой приятель, пойду напомню — пусть женщин пришлет. Подметут, пол вымоют, — сказал Леня, следом за Рогожиным появляясь на пороге.

— А если женщины не придут?

— Ну, скажешь! Так не бывает.

— А если бригадира нет?

— Подождем.

— Опять ждать. Всю жизнь чего-нибудь ждешь и ждешь, а в резерве ни минуты.

— Что же ты предлагаешь?

— Не маленькие, управимся сами.

— Шутки — потом. Я пошел в контору.

Бригадная контора, старая изба с покосившимся крыльцом, стояла на другом порядке улицы, окна в окна с их новым жилищем. Возле конторы, бригадира поджидая, кучились мужики. Бригадир, Лене сказали, с самой рани уехал в поля и вот-вот должен вернуться на планерку. Мужики одеты были для работы в поле или на скотных фермах — в ношеную, много раз стиранную и штопанную одежду. Лене в своем праздничном наряде стоять рядом с ними показалось неудобным, он отошел в сторонку и стал слушать, о чем балакают колхозники. Разговор был незначительный: посмеялись, как Нюрка Ермакова проспала нынче стадо и провожала корову только в исподнице. Кто-то обмолвился, что не мешало бы дождичка, а то картошка не уродится. Снова оживились, когда какой-то парень сказал, что Мишка Галкин опять напился и опять по пьяному делу угрожал Ивану Андреевичу спалить его избу. Леня заскучал. Но тут он увидел своего друга Вадима Рогожина — тот нес из оврага вязанку чилиги.

«Кажется, он и в самом деле подметать собирается, ну и чудак!»

Временное их жилище — саманную землянку под шифером — сложили недавно, вселить в нее никого не успели.

Да и рано, нельзя еще вселять: подоконников нет, избяная дверь еще не навешена, засиженная воробьями голландка и комья усохшей глины под ногами нагоняли тоску.

И про такой-то кавардак Рогожин сказал спокойно: «Управимся сами». Через минуту Леня увидел Рогожина снова: босой, тот выскочил в проулок, опрокинул ведро с мусором. «Черт те что!» Леня пошел глянуть, что там делается.

От пола до потолка стеной стояла в их землянке пыль, нет, не висела, а стояла. Выметать её не имело смысла — эту жуть надо было отсасывать мощными пылесосами. Но Рогожин — мел… Леня рассердился.

— Не умно, Вадик. Можно ж сделать куда проще и…