В бесконечном ожидании [Повести. Рассказы]

Вот так всегда они, дети, — пристают… А за что-почему, он и сам не может взять в толк. Сказок Степан не знает, про войну никогда не рассказывает и вовсе-то почти не разговаривает. Он, правда, показывал, как из простой липовой коры получается лукошко, как из прутьев ивняка выходят свистульки или верша для ловли карасей, как мастерятся скворечни и клетки для певчих птиц, но ведь это все так, пустяковина. Степан, как и теперь вот, сидит и молча делает дело, а детвора вокруг наблюдает. Тогда на всем обширном дворе воцаряется мир: дети не шумят, воспитательницы отдыхают, а сам Степан, окруженный посапывающей своей аудиторией, отвлекается от невеселых своих дум…

Вскоре детей позвали на обед. Степану тоже захотелось есть. Егоровна налила ему того же, утрешнего борща, только борщ оказался еще наваристей, вкуснее да вдобавок в нем лежал еще мосол со шматком говядины. Гречневую кашу и кружку компота Степан убрал с той же старательностью, что и борщ.

— Поди отлежись, — пожалела его Егоровна.

— Придешь?

— Не чуди вольным светом… Ровно былку шатает, а туда же, в женихи.

— Да, эт ты верно, жених из меня сегодня никакой, — и вышел из столовой.

Сонная одурь валила с ног, но Степан знал, что надо крепиться, не заснуть до ночи. Знал, и все-таки сдался — пошел в сарай и, расстелив на досках халат, вздремнул часок-полтора.

В этот день выдавали зарплату, и Степан долго боролся с собой: идти за получкой или погодить. Сдерживала неясность: оплатили ему или нет за те одиннадцать дней, пока отсутствовал из-за постыдной своей болезни… На всякий случай он не спешил в тесный кабинетишко бухгалтера, но и никуда не уходил, а маячил здесь, под окнами, чтобы в случае чего его позвали бы. Так оно и вышло. Кассирша Алевтина Викторовна крикнула в форточку: «Степан Федорович, один вы меня задерживаете». Получка оказалась целехонькая: все тридцать рублей — двадцать девять рублями и один серебряной мелочью. При бухгалтере Степан равнодушно ссыпал серебро в карман, но, выйдя из кабинета, пересчитал мелочь.

Но вот у детей кончился тихий час, после сна они чересчур неотвязные — огарнут сейчас, облепят, а Степан все еще чувствовал слабость и решил до завтра им больше не показываться, ушел на люди, в магазин. Приятно было просто так, без цели потолкаться на народе, приятно ощущать, что карман твой оттягивают живые деньги, но в то же время нет у тебя никаких желаний и никуда тебя не тянет. Степан зашел в кондитерский отдел. Не вынимая руки из денежного кармана, разглядывал он на конфетных обертках мудреные картинки, думал, сколько дней везли к нам чай с далекого острова Цейлона. Потом он перешел в отдел молочный, пристроился в самую длинную очередь — за ряженкой, но передумал, покупать не стал и ее. Так ничего и не купив, он подошел к буфетной стойке и, отстояв еще в одной очереди, выпил стакан абрикосового сока. Сам того не сознавая, Степан, пока день еще не кончился, жался к людям, отирался возле них, будто бы их окружение отдалит или укоротит такую темную и такую дурную ночь.

Уже по пустому от детей двору вернулся он в свой сарай, заметив, что Егоровна и в этот раз не поскупилась, оставила котлет, компоту и хлеба. Не теряя времени, Степан принялся за еду, по возможности сдерживаясь, чтоб не торопиться. Но аппетит опять не поддался управлению разума… Сытость ленивым теплом разлилась по телу, привалилась к затылку. Знает Степан, что это всего лишь притворство организма, за которым последует бессонница и такая прозрачность памяти, что лучше уж сбежать на вокзал, в людскую толчею и суматоху, или загрузиться какой ни на есть работой до утра. Можно уйти и домой, в свою холостяцкую халупу: там все-таки есть лампочка, и в случае чего ее можно не выключать целую ночь. Но домой — это неблизко, да и еда здесь оставлена. И, поразмыслив, Степан снял со стены халат, бросил его, как и давеча днем, на доски и прилег. Теплая дремь, как и знал, продержалась недолго, и перед глазами закрутилась знакомая его околесица. Видится Степану Касовичу всегда одно и то же… В сенокосную пору сорок четвертого, списанный с войны по ранению, Степан, в то время тридцатилетний мужчина, идет в свое селение, что недалеко от Бреста. Всю войну оно было под немцами, и всю войну не знал Степан, что с его семьей, и вот, торопясь домой со станции, от скорого шага взмок. Как сейчас, видится ему разжиревший, с некошеной и нетоптаной травою выгон у своего села, одна-единственная коза на весь выгон и похудевшая за войну соседка Касовичей — Домна Рогачева. Все как сейчас, как только что… Увидев Степана, Домна вдруг качнулась и, словно от огня, стала пятиться назад. Не пряча лица, не стыдясь, она вдруг завыла — истошно, во весь голос: «Сироты мы с тобой на этом свете, сироты». Ни слова не сказав, не сбавив шагу, даже не изругавшись, Степан с каким-то окоченелым умом прошел мимо козы и мимо худой Домны. А женщина все умоляла его: «Не ходи в село, не надо, не ходи…»