В Бездне

Малыш! Коль стал б я королём, то отдал б королевство,Карету, скипетр, народ и царский свой наряд!Корону я б свою отдал и царское наследство,Чтоб только тихо наблюдать, как длится твоё детство,И за один твой взгляд.А если стал бы Богом я, то небеса и землюОтдал бы, ангелов, чертей, потоки райских струй,Пространство, время и людей, которым я не внемлю,

За то, чтоб просто рядом быть, и счастлив был бы тем я;За твой лишь поцелуй!

Герберт пододвинул мальчику подарок. Патрик неуверенно осмотрел коробку, из которой выглядывал трансформер; было видно, что игрушка ему понравилась. В век электроники Патрик очень любил осязаемые игрушки и мог подолгу разглядывать и ощупывать их в магазине, не решаясь остановить свой выбор на чём-то конкретном, — скорее, он получал удовольствие от самого процесса.

Патрик несмело отодвинул подарок и посмотрел на мать.

— Не смей ни в чём обвинять маму! — внезапно резко, не по-детски чётко произнёс сын. — Если ты посмеешь её обвинять, то я… я не знаю, что!.. тогда я вообще!.. Понятно? — продолжил он сумбурно. — Это я сам решил. Я не хочу, чтобы ты со мной виделся, и не звони мне. Никогда!

— Хорошо, не буду, — резко ответил Герберт, словно бы ждал этого демарша.

— Я не хочу с тобой…

— Я тоже не хочу, — добавил Герберт. Сначала его охватила непривычная злоба на сына, но потом он вдруг поперхнулся гамбургером и зарыдал. Продолжая жевать ненавистный фарш, Герберт застрочил пульками горьких слов.

— Не ожидал от вас такого предательства. Вышвырнули меня из своей жизни, ластиком стёрли! Что мне, помереть теперь? Исчезнуть?

— Ну, прости, не плачь! — испуганно произнёс Патрик и погладил своей совсем ещё детской ручонкой большую папину руку, беспомощно лежащую на грязном столе. Другой рукой Герберт, бросив гамбургер, интенсивно тёр глаза, как будто в них что-то попало. Патрик не помнил отца плачущим.

— Герберт, не надо так говорить, — вмешалась Эльза.

— Я сам решаю, как и что мне говорить! — взвился Герберт. Слёзы внезапно сменились едва приглушённой яростью. — Иди, погуляй!

Эльза приподнялась, но сразу передумала.

— Ты хочешь, чтобы я ушла? — притворно мягко спросила она Патрика. Тот на мгновенье задумался и пробормотал «нет». Эльза тут же села на место.

— Что я вам сделал? Я тридцать лет жил только для вас. А тебе, чем я досадил тебе? Разве я не любил тебя больше всех на свете? Не принял тебя на руки, когда ты родился? Не провёл бок о бок с тобой всю твою жизнь? Не баловал тебя? Не покупал всего, чего тебе хотелось?

Патрик задумался и упрямо повторил «нет».

— Что нет? Что я тебе сделал?

— Ты приводил в дом жить наркоманов и алкоголиков!

Герберту эта фраза, вырвавшаяся из детского ротика, показалась какой-то неестественной, вызубренной. Неужели Эльза дала мальцу подробные инструкции о том, как надо себя вести?

— Ну и зачем тогда надо было увлекаться христианством? — Герберт проигнорировал слова о женщине, ответив только на обвинение в открытии приюта в собственном доме. — Всё это прежде всего было инициативой твоей мамы. Мы должны были помогать тем, кто нуждается, и сейчас у нас дома живут несчастные. Мне выгнать их на улицу?

— А там всё ещё кто-то живёт? — вдруг с неподдельным интересом и уже вполне мирно спросил Патрик.

— Да, в твоей спальне живёт женщина с ребёнком, которой мы собирали деньги на кесарево сечение.

— Ой, она родила? — Патрик явно радовался, что разговор потихоньку поворачивал в примирительное русло.

— Да, — улыбнулся Герберт.

— И ты за всё платишь?

— Конечно! — соврал он, хотя давно уже не мог делать взносы по ипотеке, а сумма неоплаченных счетов за электричество достигла угрожающих размеров. По его расчётам, дом не успеют продать через публичные торги до весны и ещё не отключат свет — гуманное общество! Появился закон, согласно которому нельзя отключать электроэнергию до конца марта.

— Почему все твои дети тебя ненавидят? — вдруг дерзко спросил Патрик.

— Это надо спросить у мамы! Мама со мной развелась.

— Ты первый начал и ты ведь больше уже не священник! У тебя уже всё хорошо! — обиженно сказал Патрик.

— Неправда! Она начала первая. Если от священника уходит жена, то он должен снять сан — это очень древняя традиция. Твоя мама заставила меня подписать бумаги на развод в мой день рождения! И там указала, что я не могу даже привести тебя в наш дом, не могу с тобой никуда поехать!

— Это правда? — спросил мальчик маму. Та молчала.

— Ну, скажи, что это не так, — настаивал Герберт, надеясь, что Эльза хоть как-то отреагирует.