В большой семье

Заметили, что с особенной теплотой Сахаров относится к подросткам, совсем еще мальчишкам, недавно вышедшим из ремесленного училища. Стоя у станка какого-нибудь паренька, он пристально-задумчиво, а иной раз с какой-то грустью вглядывался в мальчишеское лицо и часто мягко расспрашивал паренька, откуда тот пришел на завод, есть ли у него родители…

С большим вниманием он наблюдал за работой подростков. Вот стоит Петя Маслов, широкогрудый, с кудрявым чубом, свисающим на лоб. Петя запорол деталь. У него смущенный вид и хмурые глаза. Испорченное металлическое кольцо он крепко зажимает в перепачканных эмульсией пальцах. Мастер только что отругал мальчишку. Проходя по цеху, Сахаров наблюдал всю сцену.

Когда рассерженный мастер отошел, паренек почесал затылок, вздохнул и решительно зажал в патрон следующую деталь. Лицо у него было упрямое.

В конце смены Иван Антонович как бы невзначай заговорил с Петей и незаметно подбодрил его. Парень ушел из цеха в хорошем настроении. Сахаров уже знал, что дома Петю ждут мать и брат.

Но были ребята и совсем безродные. К ним Иван Антонович присматривался особенно внимательно. Ему всё чаще и чаще приходила в голову мысль усыновить какого-нибудь мальчика, у которого погибли и мать и отец…

Как-то вечером Иван Антонович поднялся по лестнице серого дома на Карповке и позвонил у дверей квартиры, где жил Викентьев со своими питомцами.

Сахарова встретили приветливо, как родного. Он просидел весь вечер, говоря о сыне. Ивану Антоновичу казалось, что когда он говорит об Алике, то становится как-бы ближе к нему.

Провожая Сахарова в переднюю, Матвей Иванович ласково твердил:

— Приходите же, голубчик. Не забывайте нас!

С тех пор Иван Антонович стал частым гостем в «сборной семейке».

Он уже прекрасно знал, как в блокаду Викентьев приобрел обширную семью.

Об Алике теперь почти не говорили. Все не хотели напоминать Сахарову о сыне. И только Димка иногда задумчиво спрашивал:

— А что ваш Алик умеет играть в футбол?

— Конечно, он умеет играть в футбол, — отвечал Сахаров.

Оля с упреком взглядывала на Димку:

— Ну, что ты пристаешь к Ивану Антоновичу?

— Ничего. Ему же интересно знать… — говорил Сахаров. — А что было у тебя сегодня в школе, Дима?

И Димка с увлечением принимался рассказывать Ивану Антоновичу, — так быстро произнося имя и отчество Сахарова, что получалось «Ван Тоныч», — как в школе учительница «выставила» к стенке Валерку Петрова. За что? Ну, как же — он снял на уроке арифметики ботинок с левой ноги и стал им играть, потихонечку возя взад-вперед по полу, будто это грузовая машина.

Как только Сахаров переступал порог, Димка кидался к нему навстречу и радостно прыгал вокруг него.

Иван Антонович быстро проникся интересами своих юных друзей.

Олины дружинные дела Сахарову очень понравились.

— Отлично делаете, что собираете книги для ребят, которые у немцев намучились, — сказал он. — Досталось этим ребятишкам…

И на другой день принес пачку книг: «Прими, Оля, и меня в долю».

Все члены «сборной семейки» стали близки ему: и добрейший старик, и порывистый, то безудержно-веселый, то задумчивый темноглазый мальчик, и эта девочка, которой в четырнадцать лет приходилось хозяйничать, как взрослой, проворная и в то же время неторопливая, сосредоточенная и подчас немножко суровая. Иван Антонович догадывался, что Оля до сих пор тоскует о матери.

Все в семье привыкли к Ивану Антоновичу. Если он не появлялся три дня подряд, ему говорили с упреком:

— Как вас долго не было!

Как-то Ося серьезно сказал Сахарову:

— Вы теперь тоже член «сборной семейки». Правда?

— Приходящий, — добавил Димка.

Все засмеялись.

— А что я сказал такого? — обиделся Димка. — У сестренки одного нашего мальчика есть приходящая нянька.

Вместе со всеми весело рассмеялся и Сахаров. И вдруг что-то больно кольнуло его в сердце: «Веселюсь тут. А где-то Алик?»

С неменьшей болью и тоской, чем всегда, он думал о сыне. Но боль была какая-то другая. И он понял: горе, тоска, тревога и беспокойство за сына остались, но чувства одиночества у него уже не было. Он не один: у него есть друзья: Викентьев, Ося, Оля и Димка. У него есть семья.

Глава пятая. Начало дружбы

Письмо отцу

Улицы в поселке Подгорное неровные: то круто взбираются вверх, то сбегают вниз. И по широкому шоссе и по каждой тропиночке иди, куда вздумается. Никто тебя не задержит. Хочешь иди тихонечко, хочешь беги во весь дух.

Нет, Аня не хочет ни бежать, ни скакать. Она уже большая: ей четырнадцать лет. Степенно, неторопливо идет она по улицам и смотрит по сторонам. Глядит — не наглядится.

А не хочешь ли, Аня, запеть? Ведь можно. Да, запеть она хочет. И низким грудным голосом Аня поет:

Широка страна моя родна-ая…

Как хорошо! Уже сколько времени она дома, а всё не может привыкнуть. Утром проснется — так сердце и забьется от радости: «Дома! Дома!»

— Мама! — окликает Аня громко, во весь голос, ни от кого не таясь.

Вот мать сейчас же отзовется: «Что, дочушка?»