в ботах

Как-то во время очередной посиделки с водочкой Глафира, увлекшаяся любовными воспоминаниями, случайно обнаружила, что Любино лицо полыхает стыдливым румянцем.

– Ты чего это покраснела? – Глафира подозрительно вглядывалась в Любу. – Ты, часом, не девка у нас?

Люба покраснела еще сильнее. Может, и вправду девка? Может, все позаросло-позарастало у нее за давностью лет? Вот только, поживя в городе, Люба перестала понимать, что хуже: быть «шалавой абортированной», как вопила ее мать, орудуя мокрым, туго скрученным полотенцем, или целкой в свои двадцать пять с хвостиком.

Когда Любе стало под тридцать и срок ее квартирной кабалы подошел к концу, она родила. Как Люба решила эту проблему, осталось для всех загадкой. Отца маленькой Зойки ни до, ни после ее рождения никто не видел. Да и само рождение ребенка оказалось для всех большой неожиданностью: последние месяцы беременности пришлись на позднюю осень и начало зимы, когда ходила Люба в необъятном стеганом ватнике. При этом работала она до последнего.

– Не иначе ветром надуло. Сквозняков-то вон сколько по двору гуляет, – объясняла с ухмылкой обиженная Глафира, потому что именно к ней, как к Любиной почти опекунше, шли с вопросами дворовые тетки, а она никакой достоверной информации предъявить не могла.

Но по всему выходило, что ребеночка Любка спроворила, когда ездила в майские праздники к себе на Псковщину, навестить деревенскую родню. Сделав этот расчет, Глафира успокоилась: необходимость в местных расследованиях отпала сама по себе.

В первую же неделю у Зойки собралось изрядное приданое: посудомойка Большая Тамара принесла сбереженные после дочки пеленки, распашонки и ползунки, все как новенькое. Тамара постояла возле плетеной корзины, где по первости «квартировала» Зойка, ласково погладила распаренно-красной рукой простынку возле кукольной детской головки, всхлипнула и тихо ушла.

Библиотекарша Алевтина Валентиновна, Глафира, Августа, супруги Поляны и Гоша с Эмилией, скооперировавшись, купили шикарную импортную детскую коляску. Тут уж действительно Глафира «тряхнула связями», потому что в магазинах в ту пору было хоть шаром покати.

Пьяницы Клавка с Лёней ничего не подарили, а только мелко, как китайские болванчики, синхронно кивали головами, бормотали поздравления и, кажется, крепко надеялись, что «молодая мамаша» сама поднесет им «как полагается». Люба дверь перед их носом закрыла и поставила квартиру на проветривание, предварительно упаковав Зойку в нарядный розовый комбинезон, персональный подарок Муськи.

Больше всех удивила Любу Александра Сергеевна Одинцова.

Люба закончила кормление, когда раздался звонок в дверь. На пороге стоял Аркадий Иванович с коричневым несовременным чемоданом в правой руке. Левой рукой он поддерживал Александру Сергеевну, грудь которой под пуховым платком заметно трепыхалась от одышки.

Аркадий Иванович положил чемодан на стол, торжественно поздравил Любу с новорожденной и удалился, сказав, что «скоро спустится за Алей».

Александра Сергеевна открыла картонную крышку, и Люба замерла: аккуратными стопочками в чемодане были разложены детские распашонки, чепчики, кофточки, платьица, трусики и маечки на возраст от нескольких месяцев до трех лет. И все ручной работы, с нежной прошвой и кружевами. Разложив подарки, Александра Сергеевна жестом остановила Любу, метнувшуюся было в кухню ставить чайник, и опустилась на стул.

– Не надо, Люба, я пойду скоро. А это… Это давно еще. Все надеялась, что врачи разрешат родить. Не разрешили. А так девочку хотелось. – Слезы, минуя впалые щеки, падали на платок, цеплялись за пух, застревали в нем, и Александра Сергеевна осторожно, как просыпавшиеся бусы, снимала их пальцами. – Сколько ж можно хранить… А тебе пригодится. Когда умру, что ж Аркаше возиться со всем этим.

Люба теребила край блузки, краснела, бледнела, не знала, что сказать.

– Тетя Аля, да вы не старая совсем… Это мужики мрут, как мухи, а мы… – Но тут Люба наткнулась на глаза Александры Сергеевны и со страху ляпнула что-то совсем несусветное: – Да вы не думайте, когда помрете, я за Аркадием Ивановичем присмотрю, вы не сомневайтесь…

Люба слизнула заползшую в угол рта слезу, зыркнула по сторонам. Никто не заметил. Доктор, опустив глаза, раскатывал хлебный мякиш на скатерти. Аркадий Иванович подкладывал вкусности на тарелку жены. «Не померла Александра Сергеевна, – подумала Люба. – Держитьсси. За воздух, видать, а держитьсси». Зинаида беседовала через стол с Августой Игнатьевной. «Единственная не пришла, – вспомнила прошлую обиду Люба. – А доктор пришел, не побрезговал».

Латышева Люба побаивалась. Тогда несколько секунд она столбняком стояла в дверях, прежде чем сообразила пригласить доктора в комнату. Латышев поставил на пол пакет с подгузниками и пошел в ванную мыть руки. Потом взял из корзины ребенка, развернул пеленки, потер ладонь о ладонь, чтоб теплые были, и осторожно, сверху вниз погладил персиковое тельце. Латышев проверил рефлексы и, подержав на ладони крохотные детские пяточки, сказал Любе, чтобы заворачивала.