В бухте Отрада (рассказы)

Дорога, свернув в сторону, приближается к высокому берегу. Под крутым обрывом его, пламенея отражением солнца, тихо катит свои воды широкая река. Противоположный берег совсем отлогий, с золотистыми отмелями. Вдоль него, перемежаясь кустарником и небольшими озерами, тянутся широкой полосой заливные луга. Здесь к крепкому запаху смолы примешивается аромат цветов и самой реки. В монастыре, призывая к вечерне, ударили в колокол. Перекрестившись, я оглядываюсь назад - над вершинами леса, на фоне темно-зеленой хвои и голубого небосклона, ярко выделяются купола храмов, сияя золотистыми крестами. По всей окрестности, колыхаясь волнами, разливается торжественный гул меди, и мне кажется, что кругом все ожило, задрожало от избытка счастья, запело в тон колокола - и тихая река, и зеленые луга, и дремучий бор, и прозрачный воздух. Музыкой наполняется моя душа, словно осененная свыше, готовая к каким угодно подвигам. Я смотрю под обрыв, на зеркальную гладь, и в воображении моем почему-то рисуется, что жизнь монаха похожа на эту сверкающую реку: тихо и безмятежно струятся ее прозрачные воды среди живописных берегов, под стрекотание реющих ласточек, под звонкие трели жаворонков, все вперед, в неведомые края, туда, где небо упирается в землю. Там, должно быть, и есть врата в чертоги рая...

- Недурно, - говорю я вслух.

- Что? - спрашивает мать.

- Быть монахом.

- Еще бы...

Звонят во все колокола, веселым эхом отвечает им бор, повторяя все перезвоны.

Лицо матери озарено улыбкой.

Впереди нас, в стороне от дороги, на краю берега, опираясь на локоть и поглядывая в синюю даль, лежит человек лет двадцати шести, в одежде такой странной формы, какой я еще не видел ни разу.

- Это кто? - спрашиваю я шепотом у матери.

- Матрос... Это из тех, что на кораблях плавают...

Грезы, навеянные колокольным звоном, сразу исчезли, осыпались с моей души, словно красивые цветы от сильного порыва ветра.

Когда мы с ним поравнялись, он поднялся и, окинув нас взглядом, бойко бросил:

- Здорово, божьи люди!

Мы кланяемся ему в ответ.

- Куда держите путь? - спрашивает матрос, присоединяясь к нам.

Мать что-то объясняет ему, а я смотрю на него и не могу скрыть своего удивления. Черные брюки навыпуск, синяя фланелевая рубаха с широким воротом, обнажающим часть груди и всю шею, хорошо подходят к его стройной фигуре. Фуражка с белыми кантами, без козырька, сдвинута набекрень, отчего лицо его, покрасневшее от жары, кажется очень отважным. Еще больше приводит меня в изумление золотая надпись на атласной ленте, охватывающей фуражку и спускающейся, как две косы, до середины спины. Я несколько раз прочитываю на ней два таинственных слова: "Победитель бурь".

- Вот хочу сынка пристроить в монастырь, - сообщает ему мать. - Через месяц обещали принять.

- Это что же - божьей дудкой хочешь заделаться, а? - близко заглянув мне в лицо, смеется матрос, обнажая белые, как сахар, зубы. От него пахнет водкой.

- Вовсе не божьей дудкой, а монахом, - отвечаю я, немного обиженный такой насмешкой.

- Ты сначала поживи на свете да погреши, а потом уж в монастырь пойдешь. Иначе скучно будет: о чем будешь просить бога?

Мать бросает на матроса недовольный взгляд, но меня интересует другое - надпись на фуражке.

- Это, браток, название корабля, на котором я плавал.

- Ты... плавал? По реке?

- Нет, по морям...

- Взаправдашним морям?

- Ну, ясное дело.

- Вот это занятно! - восклицаю я, повторяя любимую фразу отца.

Матрос, покручивая белокурые усы, рассказывает матери, что он ходил к тестю, в другое село, где малость выпил и закусил яичницей. Теперь он возвращается домой и ему очень весело.

- А бог любит радость: он сам очень веселый старик. Вот почему он и создал поющих птиц, разные цветы. А постные или кислые морды, будь то у черта или у монаха, ему должны претить. Об этом я точно знаю, уж поверьте мне, мадам...

Он говорит шумливо, словно перед глухими, широко размахивая руками и разражаясь тем непосредственным смехом, в котором чувствуется избыток силы.

Взволнованный, обуреваемый жаждой знания, я пристаю к нему с расспросами.

- Море! - громко восклицает он, поглядывая на меня зоркими серыми глазами. - Это, брат, раздолье! Эх! И куда ни поверни корабль, везде тебе дорога. Гуляй, душа! Любуйся красотами мира! А какой только твари в нем нет! Часто даже не поймешь - не то это рыба, не то зверь какой. И всяких нарядов, всяких образцов. Глядишь - плывет что-то круглое, сияет, как радуга. А вытащишь из воды - кусок студня. Оказывается, тоже живое существо. Да ты, малец, хоть бы одним глазом взглянул на море, так и то ахнул бы от удивления...

Дальше он рассказывает мне о кораблях, как они устроены и как управляют ими.

- А в заморских странах бывают наши корабли? - спрашиваю я, не сводя с матроса глаз.

- Заходим. Я несколько раз бывал за границей.

- А там не режут русских?

- Вот те на! За что же резать? За границей такие же люди живут, как и мы... А то есть дикари. Ходят, в чем мать родила. Есть из них черные, как вороново крыло. Прямо чудно смотреть.