В час битвы завтра вспомни обо мне...

«Слышно что-нибудь про того типа?» – сказал он тихо, сквозь зубы (сейчас звук его голоса напоминал жужжанье фена), но я услышал – я отставал от них всего на пару шагов. И его жена Инес (судья, или фармацевт, или медсестра) так же тихо ответила: «Ничего. Они только начали его искать, и Эдуардо настроен решительно. Но, Бисенте, они не хотят, чтобы об этом знали, так что будь добр, воздержись от разговоров на эту тему». – («Он еще и болтун вдобавок! – подумал я. – Потому-то у него всегда в запасе какая-нибудь история! Какую услугу я оказал тебе, Бисенте, тем, что унес кассету, какое счастье для тебя, что с Мартой был я».) «Но Бог все знает, – ответил Висенте безразличным тоном, – только он никого не выдает. А тактичных людей сейчас найди попробуй! Это нынче даже добродетелью не считается. Бедная Марта! Хорошо, если им удастся скрыть от ее отца. Хотя скоро все об этой истории забудут. Все проходит, и это единственная форма тактичности, которая еще осталась. Давай искать, с кем уехать. Пойди спроси, у кого в машине еще есть место». И он повел плечами, чтобы пальто удобнее село, и вытянул шею (таким жестом поправляют мешок, который несут на плече). Все подошли к машинам, я тоже. Инес оставила Висенте и отправилась выяснять, кто может подбросить их в центр. Ее я почти не разглядел, потому что, когда мы шли рядом, ее закрывал от меня Висенте. Она шла не спеша, ноги у нее были мускулистые, как у спортсменки или у американки. Когда я смотрю на такие икры, мне всегда кажется, что они вот-вот лопнут. Есть мужчины, которым такие ноги очень нравятся. Мне – нет. На ней были туфли на высоком каблуке (не стоило бы ей такие носить). Я подумал, что она скорее судья, а не фармацевт и не медсестра. Может быть, это ее голос рыдал на пленке («Пожалуйста!.. Пожалуйста!..»), может быть, тогда она умоляла Марту оставить ее мужа? Если так, то сейчас в душе ее боролись противоречивые чувства («Как я радуюсь этой смерти, как я скорблю, как торжествую!»). Ее муж ждал, насвистывая (он не замечал, что насвистывает, и забыл, что находится на кладбище) и приветствуя кивком головы то одного, то другого из своих знакомых, что рассаживались по машинам. Он не казался ни очень печальным, ни обеспокоенным. Наверняка он уже знал об исчезновении пленки, на которой называл дурой ту, кого только что назвал «бедной» («Бедная Марта!»). «А ты у меня в руках! – думал я. – Ты у меня в руках, и я смог бы тебя прижать, даже если бы для этого мне пришлось выдать себя, перестать быть никем». Я увидел, как Инес, стоя возле одной из машин, махала ему рукой, подзывая, – она уже нашла, с кем уехать. Я отыскал взглядом Тельеса, Деана и Луису: отец и сестра еще не подошли, они шли рядом, поддерживая друг друга, шнурок на его ботинке был завязан. Мария Фернандес и Гильермо шли следом за ними, сосредоточенно глядя перед собой, готовые прийти на помощь, если крепкий старик вдруг споткнется и упадет (или просто внимательно смотрели на дорогу, чтобы не ступить больше в лужу). Деан был уже возле машины, он открыл дверцу и ждал родственников жены – смотрел, как они идут от могилы. Но, возможно, он смотрел не на них, а на могилу, потому что, когда наконец подошли его шурин с женой и свояченица с тестем и сели в другую машину, которую вел Гильермо, Деан еще несколько секунд стоял, опершись рукой на дверцу, хотя ждать уже было некого, отрешенно глядя в ту же сторону. Потом сел в машину, закрыл дверцу и включил зажигание. Он возвращался один, в его машине было много места, пассажиров не было – Инес и Висенте вполне поместились бы. «Он мог бы подвезти меня», – подумал я потом, когда все уже уехали и мне тоже нужно было уходить. Здесь точно был не отель «Палас». Но тут же мне пришла в голову другая мысль: «Если бы он подвез меня, я перестал бы быть никем».

* * *

Через некоторое время я перестал быть для них никем. Спустя месяц я перестал быть никем Для Тельеса, еще через несколько часов для Луисы, а несколькими днями позднее – и для Деана. Для них я обрел лицо и имя, я даже обедал с ними, но человек, который был рядом с Мартой, когда она умирала, и который не спас ее, еще оставался никем во время этого обеда, Я знал, кто был этот человек, а они не знали, для них это был кто-то подозрительный, кто-то с лицом и именем и одновременно – без имени и без лица (для всех, кроме Тельеса: от него скрыли обстоятельства смерти, так что ему не надо было никого подозревать).