В чужой монастырь, или как я хотел убить Оле Нидала.

«Я должен вас предупредить, что под стоянки практикующих выделена территория нижней поляны, и земли вокруг здания центра. Вы не можете здесь находиться!»

«Видишь - находимся», говорю я.

«Но этим вы нарушаете установленный порядок!»

«Нахуй пошел, а?» - мне правда хочется его ударить. На всякий случай, отворачиваюсь. Толстяк с кряхтением спускается.

... Маша уходит, я сижу недолго, а потом встаю и иду к страшному тенту. 

... и сразу же, на входе, натыкаюсь на Жужу, которая воздымает руку к небесам, и говорит:

«Remember what I told you? I KNEW THAT! I knew the whole story from the very beginning!» (Помнишь, что я тебе говорила? С самого начала я знала, что так будет!)

Спорить глупо, я бессмысленно улыбаюсь и иду мимо.

При входе проверяют «билетики», но боковые стенки тента приподняты, от духоты. Я пробираюсь к русским, присаживаюсь около розовощекого Леши и жду, что будет. Мне очень не по себе.

Через какое-то время выходит Нидал, садится на помост, и все начинается. Леша дает мне текст, тройной: сверху тибетские закорючки, ниже русскими буквами, еще ниже – перевод. Все эти звуки ничего не значат, но, повторяя их, я чувствую себя спокойно, потому что голова занята чем-то внешним, глаза следят за текстом, губы бормочут несусветное, и оттого самого меня осталось не так уж и много. Бормочущая сомнамбула бесчувственна.

Вскоре был раскрыт секрет и пугавших меня вскриков.

* * *

Оставшиеся два дня прошли спокойно, мы старательно избегали тему моего внезапного «обращения» и, каждый раз, как только начиналась очередное действие в тенте, я сбегал от собственной чужеродности внутрь, раствориться в уютной толпе, и время проходило (проборматывалось, выкрикивалось) быстро и безболезненно.

Считалось, что после Пховы у прошедших ее остается отметина - дырочка в голове, отмеченная капельками спекшейся крови. Нидал самолично прощупывал склоненные головы, отмечая, есть ли знак (оказался у всех); но я к нему не пошел, отстаивая свою призрачную уже независимость. Вместо этого в голове у меня покопалась Маша, и дырку нашла. Увидев это, лучащийся участием Леша спросил:

«А к ламе-то ходил? Как нет? К ламе, к ламе сходить надо – лама все путём скажет!», сокрушенно покачивая головой, и я невольно рассмеялся, так уютно это было сказано.

Но к ламе не хотелось.

На следующий день проводилась прощальная лекция Нидала. Посвящена она была приезду его тибетского учителя, крошечного, морщинистого Лопена Чечу. Дедушка отличался традиционностью, и потому Нидал вкратце рассказал о правилах тибетской вежливости, обязательном сидении на полу ниже учителя, всех этих церемониях, поклонах и т.п. Потом очередь дошла до сути передаваемых Лопеном Чечу учений, и я, убаюканный санскритом, задумался о своем.

Манера Нидала-рассказчика очень продумана: требующее обдумывания, сложное чередуется шутками (чаще всего повторяющимися из лекции в лекцию), или историями из тибетских путешествий, или его соображениями из области геополитики, про мусульманскую опасность, расплодившихся арабов и негров. Но на этот раз лекция была прервана запиской. Нацепив очки, Нидал читает, сначала про себя, потом вслух, по-английски: потерялся мальчик из Велес-Малаги, не появляется и не звонит уже три дня, родители беспокоятся и просят его найти. Потом, запинаясь, повторяет по-испански: «Uno chico de Veles-Malaga… perdido…» , что-то вроде. Я смотрю на его встревоженное лицо, и вдруг впервые чувствую к нему симпатию, из-за этой простой человеческой тревоги. Злой и самовлюбленный человек не стал бы прерывать свой ах какой важный монолог о духовном ради потерявшегося мальчишки.

Остаток лекции я просидел в радостном возбуждении от этого своего открытия. Потому что ненавидеть неприятно, а освобождаться от этого – облегчение.

После лекции мы просидели около часа за столиком, с Викой, Кириллом, Женькой-французом и московской Машей, которые хотели остаться «на Лопена Чечу». Они рассказали, что старый Чечу известен шалостями – всякий раз после его учений, где бы они не происходили, вокруг солнца появляется круговая радуга. И «на этот раз тоже, наверное, будет».

Я начинаю потихоньку подумывать о том, как нам отсюда уехать. Ездить стопом по Испании мне больше не хочется. Я пытаюсь договориться с Женькой, не вывезут ли они нас хотя бы до севера Испании, он неуверенно мнется «Ну, знаешь, у нас машина старая, да мы и ехать-то собираемся не торопясь, медленно, и тут вроде одна австралийка есть, она за бензин обещала заплатить…». Я улавливаю в его словах замешательство и понимаю, что ехать с нами он не хочет.

Следующим утром начались занятия с Чечу. После обеда я заглянул туда, посмотреть. Нидал преобразился из восседающего гуру в почтительного ученика, бегающего по поручениям наставника. Это тоже как-то его очеловечило, хотя и показалось смешным.

* * *