В чужой стране

Через два дня в забое Маринов сказал Шукшину: Как придем в лагерь, задержись в бараке. Похлебку я твою принесу. К тебе подойдет Тюрморезов. Номер 186. Можешь говорить откровенно.

«Номер 186? Тюрморезов?» Что он знает о Тюрморезове? Ничего. Этот приземистый, облысевший человек кажется каким-то уставшим, надломленным, всегда держится в стороне, обособленно, а если и появится среди товарищей, то сидит молча, только слушает…

— Григорий, ты хорошо его знаешь?

— Кто он? Кадровый офицер, коммунист. Был помощником начальника штаба артиллерийского полка по разведке. Это крепкий человек. Помнишь там, в Германии, был подкоп? В лагере 304?

— Да, конечно.

— Это он. И еще была попытка к побегу, когда сделали проход в проволоке. Это тоже Тюрморезов. Они вчетвером работали: он, старший лейтенант Дубровский, младший лейтенант Базунов — белесый такой, хромает… И младший лейтенант Гагуев…

— Вот оно что! — удивленно проговорил Шукшин. — И этот самый Тюрморезов…

— Во главе. В том лагере он сумел достать карту, компас, ножницы… — В том лагере!

* * *

Встретившись после смены в бараке, они отошли в дальний угол, к окну. Тюрморезов протянул Шукшину руку, сказал:

— Я знал, что мы будем вместе! — Он посмотрел в окно, прислушался, заговорил быстро, приглушенным, но твердым голосом: — Я должен познакомить вас с обстановкой в Бельгии. Население, за небольшим исключением, относится к немцам враждебно. В Бельгии действуют различные патриотические организации. Они многочисленны, Но еще недостаточно активны. Все зависит от положения на советско-германском фронте. Последние сводки Совинформбюро хорошие… В Сталинграде враг остановлен. Как только наступит перелом, патриотические силы здесь сейчас же активизируются. Компартия создает боезые отряды. Как я понял, их пока немного. Плохо с оружием… Но это уже настоящая борьба. Мы должны быть с ними. В шахтах Бельгии больше двадцати тысяч русских военнопленных. Вы понимаете, что они могут сделать, если им дать оружие?

Шукшин, слушая Тюрморезова, внимательно следил за выражением его лица. Только что человек казался усталым, надломленным. Сейчас же все в нем говорило о силе, решимости, собранной воле.

— В нашем лагере много командиров, опытных политработников. Наша задача — организовать людей. Партизанские группы должны создаваться здесь, в лагере. Надо готовить побеги. Массовые побеги…

— Но это может сделать только организация, — перебил Шукшин. — Без сильной организации мы людей не поднимем.

— Организация существует, Константин Дмитриевич. Есть крепкое ядро. Пройдет три-четыре месяца, и организация будет многочисленной. Спешить нельзя, надо лучше изучить людей… О вашей работе в забое мы знаем. Только будьте осторожней. Гестапо усиливает слежку, вербует среди пленных агентуру. Кое-кого мы засекли. Двое из вашего барака… Вам потом скажут. Диверсии надо продолжать и усиливать, они дают хорошие результаты. Шахта на тридцать пять процентов сократила добычу угля. Немцы прибегнут к репрессиям. Попробуют взять нас голодом. К этому надо быть готовым. Если сплотим людей, гитлеровцы ничего не сделают. Им нужен уголь. Всех на голодный паек не посадят. И бельгийцы будут поддерживать… — Тюрморезов отошел от окна и, приблизившись к Шукшину вплотную, сказал шепотом: — В вашем забое работает Антуан Кесслер. Он коммунист.

— Старик Кесслер?

— Да. Поговорите с ним. Поляк Стефан Видзинский… Коммунист, член подпольного комитета. Через него будете получать сводки Совинформбюро.

— Ясно… Идут!

— Слышу. Подбирайте людей. Связь со мной через Дубровского.

После разговора с Тюрморезовым Шукшин ожил, воспрянул духом, он даже внешне как-будто переменился: спина распрямилась, глаза посветлели. Он опять почувствовал себя бойцом. Нет, теперь они не одиночки, убитые горем, боящиеся один другого. Снова рядом крепкое плечо товарища, снова есть коллектив! «Ты еще не кончил, Шукшин… Это не конец, не конец борьбы! — он подумал об этом, и перед его глазами встало лицо майора Сальникова. — Боже мой, какие у нас люди!»

* * *

Тюрморезов не ошибся. На следующий же день, когда пленных построили во дворе, появились лагерь-фюрер Виганд и зондер-фюрер Траксдорф. Полное розовощекое лицо Виганда, обычно не выражавшее ничего, кроме самодовольства, сейчас было злым. Расхаживая вдоль строя, нервно постукивая прутом по высокому твердому голенищу, он выкрикивал:

— Германское командование не позволит саботировать! Все диверсанты будут пойманы и уничтожены! За диверсию на шахте — смертная казнь через повешение. Я повторяю: за диверсию, за попытку к диверсии на шахте — смертная казнь. Немедленно! Норма выработки должна выполняться всеми пленными. Объявляю приказ коменданта!

Слушать! Кто выполняет норму — получает полный паек. Кто перевыполняет норму — получает дополнительный паек, сахар, сигареты. Кто не выполняет норму — двести граммов хлеба и вода. Кто саботирует — идет в карцер. Ни хлеба, ни воды! Я сказал все! Надо работать, черт бы вас взял. Слышите, надо давать уголь!