В Датском королевстве…

Следующие дни пролетают как один. Я не помню, в каком порядке все происходит. Однако ночью я оказываюсь в номере Эллен Паркер. Я снимаю с себя всю одежду. Она застывает посреди комнаты и, не в силах шевельнуться, в полумраке во все глаза смотрит на меня. «Я думала… не может быть… — запинаясь, выдавливает из себя она. — Я была уверена, что вы… вы — мужчина». Судорожно сглотнув, она прикасается к своему жемчужному ожерелью. Затем кладет руку на мою плоскую грудь. Осторожно ласкает рубцы. «Мне тоже почти в это поверилось», — шепчу я и опрокидываю ее на кровать. Она дрожит всем телом. Мы долго не в состоянии расстаться.

В оставшееся время мы наслаждаемся прогулками по городу вдвоем. Поднимаемся и спускаемся по узким крутым улочкам и любуемся панорамой с различных ракурсов. Я дарю ей купленный мною на рынке алый платок, она мне — один из своих браслетов. Один раз она спрашивает о том, не тревожат ли меня мои раны. Я не отвечаю. В другой раз осведомляется, как продвигается работа. Я говорю, что она уже давно завершена. Эллен Паркер — поистине горящая свеча во мраке моего существования. Утром в день моего отъезда полная слез процедура прощания. Она долго бежит за увозящим меня такси. С тех пор мы с ней больше не виделись. Год спустя мне довелось побывать в Лондоне. Я отправляюсь прогуляться по Кенсингтону и представляю себе ее жизнь здесь. Дочки и внук. Возможно, благотворительность. Возможно, еще один состоятельный муж. Когда отнимаешь жизнь у ближнего, совсем иными глазами видишь тех, кто продолжает жить. Я, как всегда, внимательно осматриваюсь по сторонам.

Бенни Андерсен

Плащ

Я как раз собирался на почту, когда разразилась гроза. До закрытия оставалось совсем немного, но в тот день был последний срок оплаты по кредиту, так что я отыскал плащ, нахлобучил шляпу и отдал себя на растерзание датской непогоде. Уже по дороге на почту я понял, что это не мой плащ. Он сидел на мне слишком свободно, карманы казались гораздо больше тех, в которые я привык засовывать руки, к тому же они были прямыми, а не косыми, как у меня, а цвет — бежевым, а не серо-голубым. Кроме того, он был каким-то потасканным и изрядно помятым. Короче говоря, совсем другой плащ.

Вернувшись домой, я повесил его в своей комнате на просушку, постелив на пол несколько воскресных газет. Закурил трубку и принялся внимательно его рассматривать. Оказалось, что плащ пропускает воду — теперь он стал темно-бежевым. Так вот он и висел, собирая под собой лужу. Очень просторный, с широкими рукавами, но точно короче, чем мой — штаны у меня ниже колен промокли насквозь, так что по возвращении пришлось переодеваться. Возможно, он принадлежит невысокому, но довольно упитанному человеку. Или коренастому с короткими ногами. Я проверил карманы, заставив себя засунуть руку в холодное, сырое и неизвестное мне углубление, обнаружил смятый чек из пекарни в районе Фредериксберг. 2 кроны 85 эре. Наверное, этот человек очень любит булочки и пирожные, не может прожить без них и дня, все ест и ест, все время толстеет, врачи бьют тревогу, но страсть его безудержна, ему по-прежнему приходится перешивать плащи и другую одежду. С другой стороны, два восемьдесят пять — не так уж и много. Один только крендель с изюмом и цукатами да несколько меренг. А уж если это все покупалось для целой семьи, тогда повода для паники и вовсе не существует. И ведь всего один чек. Вот если бы карман был набит чеками на булочки и пирожные, тогда другое дело. Конечно, можно представить себе пирожнозависимого, эдакого булочкомана, который покупает целую гору косичек с марципановой начинкой и рулетов из миндального теста и сразу же уничтожает все чеки, оставив только один на тот случай, если жене вздумается заглянуть в его карманы. Один-единственный чек на два восемьдесят пять ее успокоит. Вот если бы она нашла чеки на двести крон, то, возможно, упекла бы его в больницу и заставила лечиться от злоупотребления булочками и пирожными. Однако все это было не очень убедительно. Я мог лишь констатировать, что передо мной висит чужой, незнакомый плащ, принадлежность которого мне установить не удавалось. И хотя он не был застегнут на все пуговицы, но почему-то казался совершенно неприступным.

Лотте позвала к столу, я вытряхнул трубку и пошел ужинать.

После ужина я попросил Лотте зайти ко мне в кабинет, где на карнизе для штор по-прежнему висел теперь уже почти сухой плащ. Я ввел ее в курс дела и попросил посодействовать в раскрытии тайны. Она сразу же подошла к нему и принялась осматривать, абсолютно по-женски: сначала снаружи, потом подкладку, фирменный знак, карманы и петельку. Сообщила мне, что петелька оторвана.

— Неужели! — воскликнул я. — И каковы твои выводы?

— Похоже, его кто-то у нас забыл.