«В Датском королевстве…»

В чем же собственно состоял смысл происходящего — об этом Кристиан имел лишь слабое представление, вдобавок он не был уверен в том, что его соратники точно знают, чего собственно хотят. Просто витало что-то такое в воздухе, некая интонация, ощущение, некое дуновение неукротимой теплоты, направлявшей свои потоки каждому в спину и будто говорящей: «вперед! вперед! нужно действовать! давай!». А еще был такой плакат: «Вперед, товарищ, старый мир наступает на пятки!»

Подобные вещи были, по мнению Кристиана, поистине прекрасны: рисунок и этот призыв: «Вперед!». Мчаться вперед — вот чего ему, а с ним и всем остальным так хотелось. Нужно было лишь начать двигаться, и хотя никто точно не знал куда, но, во всяком случае, ясно было, куда нельзя возвращаться: назад к скуке, назад к тому миру, который оставили им предки, миру, полному обманов и трюкачества, войн и тюрем, двойных стандартов и подавленной сексуальности. Теперь все трахались без разбора, и, наверное, именно об этом мечтали старые авангардисты, отстаивавшие различные свободы, но так и не осуществившие свою мечту. Мечта исполнилась теперь, а если кто-то не верил, то можно было увидеть собственными глазами или полистать выходившие в то время книги, в которых груды молодых обнаженных тел совокуплялись на полу в большом помещении. Все вместе, одновременно. И хотя на лицах нельзя было разглядеть признаков восторга или наслаждения, главное было другое — они это делали.

Кристиан не был уверен, что хотел бы лежать на полу и совокупляться вместе со всеми под объективами фотокамер. Но он восхищался теми, кто на это решался, да и сам был не прочь, в смысле потрахаться, и именно потому, что наступили такие времена, ему не пришлось долго ждать.

Случилось это после всеобщего собрания, на котором было принято решение не идти на компромисс ни по одному вопросу. О каких вопросах шла речь, представлялось не очень понятным. Ясно лишь было то, что управление незамедлительно переходит в руки лидеров, а все, кому за сорок, вынуждены будут сложить полномочия, если не подпишут декларацию и не подчинятся требованиям и постановлениям воцарившейся хунты. Во время собрания слышался то свист, то аплодисменты, а дым в помещении стоял такой, что близорукому могло бы показаться, будто он полностью ослеп. Кристиан стоял в последних рядах, чувствуя, как горячо вздымается грудь — от осознания, что у него на глазах происходят исторические события,

а он их свидетель и непосредственный участник. Целая вечность отделяла его от дома в Хорсенсе, где тихие улочки освещались сонными фонарями и раз в четверть часа проезжала машина или мопед.

Девушка, с которой они вместе оказались на улице, когда все разошлись по кабакам, приехала, как и он, из провинции. С первого взгляда это было незаметно. Она была одета как остальные, как тогда было принято: помятая шляпа с большими полями, повязанная вокруг шеи арафатка, длинная юбка, застегнутая на английскую булавку, высокие сапоги. Но как только она заговорила, стало ясно, что она уж точно не из Копенгагена. Оказалось, что из Коринфа, который, как сначала решил Кристиан, находится в Греции, а на самом деле, на датском острове Фюн. Звали ее Бодиль, она так же как и Кристиан, переехала в столицу — так сейчас делали все. Да и как иначе? Оставаться дома было уже невозможно.

Каждый из них говорил на своем диалекте, но язык был общим, и удивительно было, что, хотя они и шли по улицам большого города вместе с теми, кто этому городу принадлежал (в отличие от них), все равно все общались — на одном языке. Между ними не было

никакой разницы, никто не обращал внимания на то, что оба они из провинции и не владеют новомодными жаргонными словечками. Им не только разрешили находиться со всеми, их не просто терпели, они сами собой вписались в эту многогранную картину. Что придавало уверенности и вызывало чувство огромного удовлетворения.

Как бы невзначай — такое должно было сложиться впечатление — Кристиан коснулся Бодиль, когда они шли по улице. Но она просто взяла его за руку, а он мысленно произнес: «Конечно, конечно, так и надо». И они стали парой.

С этого момента они сражались бок о бок. Коринф, похоже, во всех отношениях превосходил Хорсенс. Оказалось, что у Бодиль есть квартира — не то чтобы роскошная, но все-таки две комнаты, кухня, туалет и ручной душ. Когда Кристиан, до этого ночевавший где придется, перебрался к Бодиль, эти условия показались ему просто шикарными. Но больше всего ему понравилась кровать, потому что ему разрешили на ней лежать, а рядом лежала Бодиль. Все случилось чересчур

уж легко, все шло больно уж гладко, но Кристиан Бьернов торопливо гнал от себя эти мысли. Нельзя же отказываться от счастья только потому, что его принесли на блюдечке с золотой каемочкой, да и как этому счастью было противиться, когда оно было повсюду?