В День Победы

С мостика было видно, как подвахтенные матросы скалывают лед. Он был повсюду. Море, волнуясь, накатывалось на палубу, и на палубе был лед — сплошной возле трюмов, с проталинами по бортам, где плескалась вода, оттекавшая к штормовым портикам. Ветер дул с севера, порывами усиливался, и начинал посвистывать в оснастке, а волны приобретали белые верхушки. Ветер мел по гребням, и брызги достигали ходового мостика, поэтому ограждение мостика с наветренного борта тоже было под ледяной коркой. Льдом были облиты кнехты, лебедки и мачты на треть высоты. Лед сверкал на вантах и штагах, а «бегучий такелаж» из просмоленной пеньки замерз с изгибами, и в изгибах лед походил на бутылки. Лед осел на обшивке корпуса, а над шпигатом, отливавшим воду из конденсатора главной машины, навис блямбой. Он был белый, немного голубой, местами гладкий, местами ноздреватый. Лед скалывали ломами, сбивали палками, рубили пожарными топорами, но он появлялся снова и снова. На лед опускались замерзавшие чайки, их жалели и брали на руки; чайки хлопали желтыми глазами и трепетали не от страха, а от холода. Постукивала машина и сбивалась с ритма, поскольку пароход преодолевал волны, менялись вахты, в положенное время команда шла в столовую. Пароход следовал с Балтики в Мурманск. В Кильской бухте его стиснул лед, затем ледокол проложил ему дорогу к Кильскому каналу. В Северном море он попал в район штормовых ветров, стал обмерзать и обмерзал уже сутки, к тому же открылась течь — результат сжатия корпуса льдом в Кильской бухте. Капитан Беридзе решил уйти в шхеры Норвегии, но молодой штурман обрадовался преждевременно, потому что радист принял сигналы бедствия. Позывные станции принадлежали гидросамолету английской навигационной службы, самолет потерпел аварию к юго-востоку от Шетландских островов, опустился на воду и обледенел. Станция сообщала координаты непрерывно, но на вопросы не отвечала, видимо, ее поставили на автомат, наконец остановила передачу, и сколько судовой радист ни вызывал ее, станция английского самолета безмолвствовала.

Пароход был загружен «по марку», лед и течь уменьшили запас плавучести. Следовало укрыться от шторма в шхерах, но пароход уходил в противоположную сторону. Капитан выглядел спокойным, даже слишком спокойным; перед тем, как он надолго задумался, а потом стал говорить, он просвистел какую-то грузинскую мелодию. Отдавая должное его выдержке, вахтенный штурман сам бодростью не заражался. Мысли его были тревожны и сосредоточивались на перегрузке судна. Правда, яркое воображение играло здесь свою роль; но не так уж преувеличенно будет сравнить перегруженный пароход с железной кружкой, наполовину залитой водой и плывущей по реке, взбаламученной ветром. «Три часа назад радиостанция гидросамолета остановила передачу, — подумал штурман. — Капитан упрямый человек. Странно, что опытный капитан поступает так легкомысленно, и он не имеет права отклоняться от курса без согласия команды, если его собственный пароход подвергается опасности».

Капитан опустил бинокль и руки в перчатках положил на брус ограждения. У него были седые усы и седые баки. Он говорил неторопливо и ровно — сдержанность была чертой его характера. Он свободно излагал за мыслью мысль, и это являлось приметой того, что капитану необходимо было высказаться.

— Володя погиб, — рассказывал он, — когда меня торпедировали во второй раз. Лед мне это напоминает… Его прислали ко мне третьим помощником. Как вы, Саша. Мы ходили с грузами в Рейкьявик, в Англию и Америку. Потом обратно. В сопровождении конвоя. Обычно эскадренные миноносцы, охотники за лодками и минные тральщики. Иногда крейсера. Были вооружены пулеметами марки «Эрликон»; у нас два стояли на шлюпочной палубе, один — на корме, один — на баке… Пришел Володя с чемоданчиком. Сперва понравился, потом не понравился. Разонравился, пока стояли в Архангельске: прячется в каюте, команды избегает. Старпом говорит: «Кого нам прислали? Почему прячется?» — «Не знаю», — говорю и однажды иду к Володе в каюту. Прихожу. Сел. Спрашиваю: «Женат?» — «Нет, товарищ капитан, не женат». — «Расскажи о себе». Рассказывает: учился в училище, отец воюет, мать в тылу работает.

— А прятался зачем? — спросил штурман и стал кусать ноготь.

— Не перебивайте, Саша, — ответил капитан. — До этого тоже дойдет. Вот я его и спрашиваю: «Почему ты так себя ведешь?» Опустил голову и молчит. «Может, беда какая?» — «Нет, — говорит, — никакой беды у меня пока нет». — «Слушай, — говорю, — ты, может, болеешь, и тебе в рейс нельзя идти?» Вскинул глаза, серые у него были глаза, и я вижу, что спросил то, что нужно. Не хочется ему с нами в рейс идти: боится… Боялся он, — и капитан задумался, стал барабанить по брусу пальцами.