Н. А. Лейкинъ

ВЪ ДЕРЕВЕНСКОЙ ЛАВК

ЮМОРИСТИЧЕСКІЕ ОЧЕРКИ

ПОДГОРОДНОЙ ДЕРЕВЕНСКОЙ ДАЧНОЙ ЖИЗНИ

Въ подгородномъ уголк.

Мелочная лавка въ подгородной деревн. Утро. За прилавкомъ, среди караваевъ хлба, кулей съ мукой, висящихъ съ потолка связокъ баранокъ, желтыхъ кожаныхъ рукавицъ, кнутовъ и сушеной трески сидитъ жирный мелочной лавочникъ въ картуз и чуйк, подпоясанный передникомъ, и пьетъ чай. Время отъ времени появляются покупатели. Входитъ корявый мужикъ въ рваномъ полушубк, передвигаетъ шапку на голов, что означаетъ поклонъ, и говоритъ:

— Прежде всего папиросъ за копйку. Есть?

— Есть, отвчаетъ лавочникъ и подаетъ тощую пачку папиросъ.

— Потомъ два фунта хлба. Да плохъ у васъ хлбъ-то ужъ очень. Сырой. Словно замазку шь. Опять же и песокъ въ немъ и махры какіе-то.

— А ты почитай-ка въ газетахъ, какой вонъ хлбъ въ Казанской губерніи дятъ. Лебеда, листъ липовый примшанъ, древесная кора, отвчаетъ лавочникъ.

— Такъ вдь тамъ неурожай нониче.

— А здсь урожая-то никогда и не бывало.

— Тамъ свой, а здсь за деньги.

— За деньги! Мука-то, вонъ, тринадцать съ полтиной, а вамъ, чертямъ, подай хлбъ за дв съ половиной копйки фунтъ.

— Не пропеченъ, сыръ, — вотъ я изъ-за чего главное.

— Да вдь и не сырой ежели жевать будешь, то во рту онъ все равно сыръ сдлается…

— Соли въ прибавку отпустишь?

— Эхъ! кряхтитъ лавочникъ, отвшивая хлбъ. — Вдь соль-то мы тоже за деньги покупаемъ, какъ вы это понять не хотите.

— Намъ чуточку…

— И чуточка денегъ стоитъ. Еще чего?

Мужикъ считаетъ мдныя деньги на ладони, потомъ молча обозрваетъ лавку и говоритъ:

— Трески на копйку можно?

— Ну, вотъ ужъ и на копйку! Сколько же я теб на копйку долженъ дать? Вдь ее варимъ тоже.

— Селедку въ долгъ не отпустишь?

— Какъ же въ долгъ-то, коли я тебя въ первый разъ въ глаза вижу!

— Ужъ и въ первый разъ! Мы тутъ на причал на барк на рк дв недли ужъ стоимъ. Сколько разъ у тебя забирали.

— Много тутъ барокъ на причал стоитъ.

— А ты у меня платокъ шейный не купишь ли? За гривенникъ бы отдалъ, а самъ двугривенный заплатилъ.

Мужикъ лзетъ въ карманъ полушубка.

— Нтъ, нтъ. Этими длами не занимаемся. Кому-нибудь ужъ другому его продай, останавливаетъ его лавочникъ.

Мужикъ опять считаетъ мдныя деньги на ладони и спрашиваетъ:

— Луковку за копйку можно?

— Въ лучшемъ вид можно.

— Ну, такъ вотъ и получай. Да давай спичекъ на копйку. Только восемь копекъ и есть.

— Расчета, что ли, ждете, что такую роскошную трапезу закупили?

— Въ томъ-то и дло, что вторую недлю расчета ждемъ. Ряда у насъ была на барку до Александрова дня, а потомъ говорятъ: до Елизаветина дня хозяину должны удовольствіе сдлать и еще пять денъ за ту же цну проработать. Проработали, стали на причалъ, да вотъ вторую недлю и ждемъ расчета. Приказчикъ пьянствуетъ, ловимъ его въ кабак, а онъ говоритъ, что все еще отъ хозяина денегъ не получалъ. До Елизаветина дня еще кормили, а съ Елизаветина дня бросили. Ни денегъ, ни харчей. Чмъ хочешь, тмъ и кормись. Живемъ въ рубк на барк. Холодина… По утрамъ-то морозы… Похалъ онъ сегодня за деньгами въ городъ къ хозяину, а не вернется завтра, такъ чмъ только и кормиться будемъ! Бда…

Мужикъ держалъ въ рукахъ покупки и смотрлъ уныло. Потоптавшись, онъ вышелъ изъ лавки. Вошелъ худой рослый старикъ съ физіономіей солдата Николаевскихъ временъ, облеченный въ старую кожаную куртку и охотничьи сапоги съ массой заплатъ.

— Какого товару, Данило Кузьмичъ? задалъ ему вопросъ лавочникъ.

— Товаръ у насъ одинъ. Пять фунтовъ овсянки для собакъ, да хлба, отвчалъ покупатель и прибавилъ:- Слышь, хлбъ у васъ больно плохъ. Совсмъ вы его не пропекаете. Даже собаки не дятъ.

— Такія времена нон, Данило Кузьмичъ. Ты егерь, ты человкъ вразумительный, теб нечего разсказывать. Мы и стараемся пропечь, да что жъ ты подлаешь! Годъ голодный. Конечно, ужъ онъ не тотъ хлбъ, что въ урожайный годъ, но надо покориться. Въ Тамбовской губерніи вонъ еще хуже дятъ. Я самъ этотъ же хлбъ мъ и не ропщу на Бога, разсказывалъ лавочникъ, принимаясь отвшивать овсянку, и спросилъ: — Хлба-то сколько?

— Собакамъ чернаго пять фунтовъ, а мн полублаго фунтъ да ситнику фунтъ, отвчалъ егерь.

Лавочникъ продолжалъ:

— Туги нон времена… Охъ, какъ туги! Мы вотъ тутъ на непропеченный хлбъ обижаемся, а прочти-ка ты въ газетахъ, что вонъ въ Тульской и Рязанской губерніяхъ длается!

— Читалъ. Такъ вдь тамъ неурожай.

— А отъ ихняго неурожая и наша Питерская губернія страдаетъ. Мука-то вонъ тринадцать съ полтиной куль, да еще грозятся, что зимой будетъ пятнадцать, такъ какъ изъ нея хлбъ-то за рубль пудъ выпекать?

— Больно хлбъ плохъ. Собаки рыло воротятъ отъ твоего чернаго хлба. Да и полублый тоже.

— Ну, да что тутъ жалиться! Тяготы… Ныншній годъ ужъ должны пострадать безъ ропота. Все это отъ Бога… вздыхалъ лавочникъ и, чтобы перемнить разговоръ, спросилъ егеря:- А какъ овсяникъ?