В дни Бородина

Этот старый дурак Кутузов перед боем вывел из действия половину своей артиллерии, отправив ее в резерв. Благодаря этому французские орудия господствовали на поле битвы до самого полудня, картечью и ядрами расстреливая стоящие неколебимо русские полки. Нет, конечно, резерв в сражении необходим, да только артиллерия в резерве – это нонсенс. Пушки должны непрерывно воздействовать огнем на противника и его укрепления, чтобы брошенные из резерва в решающий момент боя свежие полки могли решить ход сражения в свою пользу. Наполеон признавал, что своим мужеством, силой и отвагой русские солдаты стяжали право быть непобедимыми, и при лучшем командующем могли бы одержать победу и без посторонней помощи. Но только Артанский князь, появившись на поле боя, изменил это положение в свою пользу, мастерски комбинируя артиллерийский обстрел с пехотными и кавалерийскими атаками; и первое, чего он добился на пути к победе – подавил французские пушки.

Наблюдая за гибелью своей армии, Император французов уже успел убедиться в том, как метко и часто ведут огонь покрашенные в невзрачный желто-зеленый цвет артанские орудия, а также в убийственном могуществе их снарядов. Кроме того, у артанцев еще имелись пушки на механических чудовищах (которые, правда, во время битвы ни в кого не стреляли) и где-то далеко – те артиллерийские орудия, что в начале битвы посылали снаряды из-за горизонта, обстреливая то атакующую французскую кавалерию, то переправы через речку Колочу. Желание осмотреть эти орудия даже превышало у Наполеона досаду от проигранного сражения. Если бы у него была такая мощная и подвижная артиллерия, то он тоже был бы непобедим…

Ох, если бы Бонапарт знал во что превращается обычный осколочно-фугасный гаубичный снаряд после наложения на него печати «хаос-порядок»… К его счастью, французская армия (та еще прожорливая саранча) не вызывает такую ярость, как уничтожающий все на своем пути монгольский тумен, за которым остаются только трупы. Вот белокурые бестии Адика Шилькгрубера – совсем другое дело. Приласкать их чем-то подобным велел сам Небесный отец, ибо татаро-монголы Батыя – это дикие твари, которые не ведают что творят, а «цивилизованные» немцы-европейцы по велению своего фюрера сознательно освободились от таких «ослабляющих» понятий, как честь, совесть и милосердие, заменив их преданностью к своему вождю и ненавистью к «врагам рейха». Впрочем, это уже совсем другая история…

От размышлений Наполеона оторвало появление на Шевардинском холме Артанского князя. Первоначально он представлял его ражим бородатым мужиком, с толстыми как бревна руками, в массивной золотой короне на голове и цепью на шее, который своим громким голосом приводит в трепет окружающих его подданных, а оказалось… оказалось, что эти представления надо скомкать в комок подобно листу вчерашней бульварной газетенки и запустить этим комком в сортир. Князь Великой Артании, вместе со свитой, из ниоткуда ворвавшийся на коне на Шевардинский холм, оказался гладко выбритым, подтянутым и мускулистым военным, в таком же, как и у его подчиненных, невзрачном мундире цвета пожухлой травы. Наполеон сначала даже не понял, кто из двух этих мужчин, выглядящих для него почти на одно лицо, является Артанским князем, а кто его адъютантом. И только аура силы и власти, распространяемая из серых как сталь глаз этого человека, безошибочно указывала на то кто тут главный. На фоне силы и мужества Артанского князя откровенно раздобревший Наполеон, даже несмотря на свой яркий мундир, выглядел несколько блекло. Все-таки оттопыренное пузико – это совсем не та деталь мужского организма, которой стоило бы гордиться.

Упруго спрыгнув с коня, Артанский князь бросил поводья первой попавшейся солдатке, вытянувшейся при этом в струнку, и с решительным видом, пылая гневом, направился к императору французов.

– Наполеоне Буонапарте, – на чеканной латыни ледяным тоном произнес Артанский князь, подойдя почти вплотную, – и за каким же чертом ты, сын собаки, поперся воевать в Россию? Чего тебе не хватало: земель, славы, или острых ощущений? Сколько своих солдат ты схоронил по пути от границы к этому полю? Двести или триста тысяч? Сколько из них погибло от русских пуль и снарядов, а сколько от обыкновенного поноса? Да и на этом поле четверть твоей армии убита, больше половины ранено, и скольким из раненых еще предстоит умереть, а скольким на всю жизнь остаться калеками, ибо твои врачи, дубина корсиканская, не знают других способов лечения, кроме ампутации конечностей. Все эти люди пошли за тобой в поход – кто-то по твоему приказу, кто-то по приказу своих королей. Всем им кружило головы твое громкое имя, хотелось славы и добычи, но вот теперь они в могиле, и им не надо уже ничего. Что ты можешь сказать в свое оправдание?