В дни Бородина

Что касается выкупа, который потребовали пленившие меня артанцы, то он оказался для меня неожиданным и действительно необременительным. Я должен был зачать местным воительницам сотню детей, собственноручной, так сказать, выделки. При этом, как мне сказал старший лейтенант Жуков, по отношению к девицам необходимо соблюдать такт и галантность, потому что все они – какие-то там «верные», что в других местах приравнивается к дворянскому достоинству. Всех наших, особенно видных полководцев, кто достойно дрался в Москворецкой* битве и, проиграв, попал в плен, ждет такая же участь. Пока отдыхает только контуженный бедняга Даву, но и ему скоро придется потрудиться на благо будущего Артанского войска. Боюсь, милые ушастые еще надолго задержат нас в своем приятном плену. Эти могучие воительницы, способные одним ударом палаша рассечь кирасира вместе с кирасой от плеча и до пояса, совершенно не искушены в деле того, что происходит между мужчиной и женщиной, и овладевать ими на ложе – одно сплошное удовольствие. И в то же время сегодня утром лейтенант Жуков взял меня с собой на тренировочное поле, и я понял, что закованная в броню тяжелая кавалерия, которая сокрушила нас фланговым ударом – это тоже эти милые девушки… Нет уж, биться я с ними буду только на ложе страсти по взаимному согласию, а на все остальное пусть поищут дураков где-нибудь в другом месте. Аминь!

Примечание авторов: * Наша Бородинская битва у французов называлась битвой при Москве-реке, или Москворецкой битвой. В нашей истории маршал Ней за многие подвиги во время этого сражения получил титул князя Москворецкого.

Четыреста шестьдесят четвертый день в мире Содома. Заброшенный город в Высоком Лесу, Башня Мудрости, апартаменты Анны Сергеевны Струмилиной и ее гавриков.

Кавалерист-девица Надежда Дурова.

Когда я, путаясь в полах халата, поспешала вслед за своей юной проводницей по имени то ли Адель, то ли Матильда, то даже не обращала внимания на то, что находится вокруг. Главным для меня было поскорее уйти из этого подземного помещения во избежание конфуза. Ах, как хорошо, что эта девочка пришла ко мне и тайком увела из того зала! А ведь, похоже, она именно ко мне и направлялась. Непонятно только, для чего. Вот уж загадка… Но взгляд у нее был такой, будто все-то она обо мне знает. И любопытство пополам с уважением явственно светились на ее милом, не вполне русском, личике. Я сразу почувствовала симпатию к этому очаровательному ребенку. Впрочем, ее, пожалуй, уже можно было назвать барышней; пребывала она как раз в том возрасте, когда случаются в душе первые томления, когда взгляды молодых людей вызывают особенный трепет, и так легко попасть в плен одного такого взгляда – да так, что сердчишко-то начнет одновременно и петь радостно, и стонать тоскливо, и полниться любовною мечтою… Смотрела я на гибкую спинку моей проводницы и вспоминала себя в том же примерно возрасте – как гостила я у тетушки своей в имении, и как было там хорошо да привольно…

Мысли эти, о былом да позабытом, о времени отрочества моего, одолели меня внезапно, настойчиво просясь быть обдуманными – и с чего вдруг? Все, что было о ту пору со мною, в памяти моей возникло отчетливо, и особенно ярко предстал передо мною полузабытый образ молодого человека, помещичьего сына, что проживал по соседству… Порой он присоединялся к нам с сестрицей во время прогулки в лес и оказывал мне при этом разные знаки внимания. А ведь я влюбилась в него тогда… Влюбилась – неистово, всей силой своей юной, неискушенной души. Это стало ясно мне далеко не сразу; поначалу новые чувства пугали меня, казалось мне, будто я больна или околдована. Его тихий голос, робкая улыбка, нечаянные прикосновения, просьба подарить колечко… В его больших прекрасных глазах я обретала истинное блаженство, больше никогда мною уже не испытанное. Я млела рядом с ним, и душа моя парила в облаках от счастья, и то и дело я смотрела на сочные губы его – и отворачивалась, мучительно краснея…