В дни Каракаллы

— Ты не ошибаешься. Но с тех пор этот сармат дважды спас мне жизнь и стал моим другом. Прошу тебя отнестись к нему благожелательно.

Маммея с удивлением окинула меня взглядом.

— Ты сармат, юноша?

— Так я называю его, госпожа, потому, что он прибыл к нам из Том.

Маммея благосклонно посмотрела на мои руки и плечи, но тотчас же отвернулась и больше уже не обращала на меня никакого внимания, и я мало-помалу успокоился.

К моему изумлению, среди приглашенных я увидел Корнелина. Присутствовали также Ганнис, Филострат, врач Александр и несколько незнакомых мне антиохийцев. Видно было, что все эти люди не чувствовали почвы под ногами. Маммея то взволнованно подходила к двери, за которой был атриум, и смотрела на плещущий фонтан, то устало опускалась в кресло, готовая слушать всех, кто ей рассказывал о происходящих событиях.

Врач спросил трибуна:

— Скажи, Корнелин, что ты думаешь о Макрине? Не достойный ли это преемник Антонину?

По-видимому, вопрос был задан неспроста. Корнелин, никогда не терявший самообладания, старался понять, почему его спрашивают о префекте претория, и отвечал уклончиво:

— Полагаю, что Опеллий способен править государством. Но если этот человек облачится в пурпур, ему необходимо немедленно отправляться в Рим, потому что он не справится с легионами, несмотря на всю свою жестокость.

— А ты сумел бы справиться с ними? — опять спросил Александр, и я заметил, что все с каким-то многозначительным вниманием смотрели на трибуна в ожидании его ответа.

— Что ты говоришь?! — ужаснулся Корнелин.

— Да, полагаю, что ты мог бы повелевать легионами, если бы стал императором, — повторил торжественно Александр.

Но, видимо, Корнелин не желал продолжать разговор в подобном духе.

— Я скромный воин и не помышляю о таких делах.

Дион Кассий вздохнул.

— Конечно, Макрин будет способствовать просвещению. Но это верно, что государству нужна твердая рука, которая способна держать в повиновении воинов и рабов. И еще важнее — восстановление древних учреждений ради служения республике. Как все было целесообразно в государстве! Римские земледельцы трудились, а когда служили в легионах, то им платили сестерциями, взятыми у них в виде налогов. Таким образом, деньги возвращались к тем, кто пахал и сеял, а не попадали в лапы корыстолюбивых наемников… Впрочем, разве возможно спокойно обсуждать сейчас судьбы отечества?

Вергилиан, молчавший все время и перебиравший свитки, лежавшие на круглом малахитовом столе, вдруг сказал:

— Друзья, мне кажется, что это вполне отвечает нашим сегодняшним настроениям. Послушайте несколько строк из «Заговора Катилины» Гая Саллюстия Криспа.

Он прочел:

— «Людям, которые стремятся стать выше других, надлежит прилагать всяческие усилия, чтобы не совершить жизненный путь свой бесследно, подобно скотам, склоненным к земле, в рабском подчинении чреву».

Это были добродетельные слова римского мужа. Вергилиан читал дальше, подчеркивая голосом некоторые слова и поднимая палец в знак важности этих мыслей:

— «Поистине прекрасно приносить пользу отечеству, неплохо быть оратором, прославиться можно и в мирное время и на поле брани, но мне, — хотя совсем не равная слава окружает того, кто описывает подвиги, и того, кто их совершает, — представляется особенно трудной задача историка…»

Он опустил свиток. Все молчали, очевидно не совсем понимая, почему были прочтены эти строки.

Маммея с удивлением посмотрела на Ганниса, и тот недоумевающе развел руками. Но Вергилиан снова поднял указующий перст:

— Прошу также позволения прочитать следующее…

Я догадался, что он нашел в книге что-нибудь о тщете власти, о ничтожестве земной славы.

Развернув еще один свиток, Вергилиан стал читать. На этот раз выдержка была из «Размышлений» Марка Аврелия. Я услышал знакомые слова:

— «Итак, какова бы ни была твоя судьба, ты по двум причинам должен быть доволен ею. Во-первых, потому, что это твоя, лично тебе уделенная участь, через которую ты делаешься участником целого, звеном в цепи, связующей тебя со всем остальным миром. Во-вторых, потому, что предоставленная тебе судьба или вся твоя жизнь нужна как одна из составных частей вселенной…»

Дион Кассий ударил рукой по мрамору стола.

— При чем здесь, в такой день, эти мысли о бренности жизни?

А Вергилиан все далее развертывал свиток.

— «Если, проснувшись рано, тебе не хочется покинуть ложе, скажи себе тотчас: „Я пробудился к разумной деятельности, я для нее родился на свет“. Взгляни, всякая тварь трудится над своим делом: воробей, паук, пчела, муравей…»

Дион Кассий вскочил, готовый разразиться гневными словами. Однако Вергилиан упросил его:

— Еще несколько строк! Слушай, сенатор! «Жизнь мирская не что иное, как погоня за почестями и наслаждениями, она — подмостки, по которым проходит суетливая толпа. Она подобна своре собак, грызущихся из-за кости, или рыбам в пруду, хватающим крошки хлеба… Держаться достойно в этой свалке, умея рассмотреть в ней проявление добра, — вот назначение человека…»

Никаких реплик на чтение не последовало. Только Дион Кассий погрозил Вергилиану пальцем с укоризной.