Я имел разговор с Троцким. Я взял с собой Гратца, который превзошел все ожидания, которые я на него возлагал. Я начал с того, что сказал Троцкому: у меня создалось впечатление, что мы стоим непосредственно перед разрывом и возобновлением войны, но перед тем, как совершить этот чреватый последствиями шаг, я бы хотел знать, действительно ли он неизбежен. Я поэтому прошу Троцкого сказать мне прямо и откровенно, какие условия он бы считал приемлемыми.
На это Троцкий ответил мне совершено ясно и определенно, что он отнюдь не столь наивен, как мы думаем, что он отлично знает, что нет лучшей аргументации, нежели сила, и что Центральные державы вполне способны отнять у России ее губернии. В совещаниях с Кюльманом он несколько раз пытался перекинуть мост и указывал ему, что дело идет не о свободном самоопределении народов в оккупированных областях, а о грубой голой силе, и что он, Троцкий, вынужден преклониться перед силой. Он никогда не откажется от своих принципов и никогда не согласится сказать, что он признает такое толкование самоопределения народов. Пускай немцы скажут без всяких оговорок, какие границы они требуют, а он тогда объявит всей Европе, что дело идет о грубой аннексии, но что Россия слишком слаба, чтобы защищаться. Один только отказ от Моонзундских островов кажется ему уж чересчур неприемлемым.
Во-вторых, и это весьма характерно, Троцкий сказал, что он ни за что не даст согласия на то, чтобы мы заключили отдельный мир с Украиной, что Украина уже больше не в руках Рады, а в руках большевистских частей. Она является частью России, и заключение мира с нею означало бы вмешательство во внутренние дела России.
Фактически же дело обстоит так, что дней десять тому назад русские войска действительно вошли в Киев, но с тех пор их оттуда уже прогнали, и сейчас Рада по-прежнему полновластна. Я не могу точно утверждать, плохо ли Троцкий информирован, или он нарочно искажает истину, но мне кажется, что первая гипотеза вернее.
Последняя надежда прийти к соглашению с Петербургом исчезла. В Берлине была перехвачена прокламация русского правительства, призывающая немецких солдат к убийству императора и генералов и к братскому соединению с Советами. На это последовала телеграмма императора Вильгельма Кюльману с приказом немедленно покончить с переговорами и, кроме оккупированных областей, потребовать еще и неоккупированные области. Эстляндии и Лифляндии – и все это без малейшего права народов на самоопределение.
Подлость этих большевиков делает переговоры невозможными. Я вполне понимаю, что такое поведение могло взорвать Германию; но берлинское поручение все же не подлежит выполнению. Не следует впутывать во всю эту историю Эстляндию и Лифляндию.
Сегодня должен быть заключен мир с Украиной. Это первый мир за эту ужасную войну. Но действительно ли Рада до сих пор продержалась в Киеве? Василько показывает мне телеграмму, полученную украинской делегацией из Киева и датированную 6-м числом, а на мое предложение командировать туда австрийского офицера Генерального штаба для получения точных сведений Троцкий ответил отказом. Его заявление, будто большевики уже захватили Украину, очевидно, все же было хитростью. К тому же Гратц, видевший Троцкого сегодня утром, чтобы сообщить ему о нашем намерении заключить украинский мир еще сегодня же, говорит, что он, по-видимому, очень подавлен. Это укрепляет мое решение подписать мир. Гратц организовал на завтра совещание с петербуржцами, которое должно окончательно выяснить, возможно ли соглашение, или разрыв неминуем. Во всяком случае, нет сомнения, что брестское интермеццо быстрыми шагами идет к концу.
По заключении мира с Украиной я получил от императора нижеследующую телеграмму:
«Глубоко взволнованный и осчастливленный известием о заключении мира с Украиной, приношу Вам, дорогой граф Чернин, сердечную благодарность за вашу целесообразную и успешную деятельность.
Вы мне доставили лучший день моего правления, по сие время полного столь тяжелых забот, и я молю всевышнего Бога помочь вам и дальше на Вашем трудном поприще на благо империи и населяющих ее народов.
Троцкий отказывается подписать. Война кончена, но мира нет.
Пагубное впечатление, произведенное венскими беспорядками, видно из нижеследующего сообщения фон Скржинского, отправленного из Монтре 12 февраля 1918 года. Скржинский пишет: