В доме своем в пустыне

И когда она наклонилась к своей чашке, две волны прокатились под тканью ее блузки, и я вспомнил, кто она и где я ее видел. Это была та девушка, которая открыла зеленые ставни окна того дома, где я «был зачат», там, возле старого зоопарка в Иерусалиме, открыла и стояла, глядя на меня испуганными глазами и обнаженными грудями.

Я не раз размышляю, что бы случилось, если б я сказал ей, кто я. Я не раз размышляю, что бы случилось, если б я сказал ей, кто она. Я не раз размышляю, что бы случилось, если б я поехал следом за ними, догнал их и сказал ей, сколько раз я думал о ней с тех пор.

И в конце концов я утешаю себя предположением, что она, скорее всего, давно забыла то мгновение и меня, схоронившегося в нем, как змея в песке, — да и зачем тебе, Рафинька, ворошить забытое? Зачем тебе, Рафи, все эти волнения? Успокойся, Рафауль, идиот ты этакий, зачем тебе весь этот балаган, а?

КАЖДУЮ СРЕДУ

Каждую среду после обеда мы идем на Маханюду. «Мы» — означает Рыжую Тетю, Черную Тетю и меня, «Маханюда» — означает рынок Махане Иегуда, а «идем» — означает идем пешком, потому что проездные билеты, как известно, стоят «уйму денег».

Бабушка отдавала приказы, сопровождая их разъяснениями:

— Туда, с пустыми сумками, вы пойдете все трое пешком. Обратно, с полными сумками, ты, — говорит она Рыжей Тете, — возьмешь сумки с собой в автобус, а вы двое, — говорит она мне и Черной Тете, — побежите домой пешком. А ты, — она возвращается к Рыжей Тете, — сойдешь с сумками на остановке нашего квартала и будешь ждать их там, а вы, — возвращается она ко мне и к Черной Тете, — прибежите и поможете ей тащить их с остановки домой. Все поняли? — спрашивает она всех троих. — Таким способом мы потратимся только на один билет вместо шести. Сколько мы на этом сэкономим, Рафинька? Вот и хорошо, мы сэкономим целых пять билетов.

— Если ты пошлешь меня тоже, — сказала моя сестричка, маленькая паршивка и язва, — мы сэкономим целых семь.

Бабушка открыла верхний ящик комода, что в ее комнате, и заслонила руки спиной, но я услышал звук разрываемой бумаги и шелест «пакета» и понял, что она вынимает деньги.

— Это на покупки, — сказала она Рыжей Тете. — И верни мне всю сдачу точно. Я проверю.

— Пусть твоя дочь возьмет эти деньги! — сказала Рыжая Тетя.

— Я не полагаюсь на нее с деньгами, — сказала Бабушка.

— Я не хочу прикасаться к этим деньгам, — сказала Рыжая Тетя.

— Я возьму, мама. Я не потеряю, не беспокойся, — сказала Черная Тетя.

Бабушка крикнула из окна:

— А мягкие овощи купите последними… — и Черная Тетя закончила:

— …чтобы они не раздавились внизу сумки.

Мы спустились по грунтовке в сторону главной дороги и, несмотря на постоянно действующую Бабушкину инструкцию, немедленно стали играть в футбол камнями, Черная Тетя и я. Мои ботинки — как и одежда, которую я ношу, и еда, которую я ем, — стоят уйму денег, и каждые несколько дней Бабушка проверяет, не поцарапал ли я их носки. Но камни зовут, и Тетя по ним бьет, и соблазн играть с ней и победить ее велик. А кроме того, ведь через несколько месяцев, когда мои ноги еще чуть вырастут, Бабушка все равно отрежет этим ботинкам носки, чтобы пальцы могли торчать из них и расти наружу, и так мы сумеем сэкономить еще один сезон.

Каждый шаг на том пути, от нашего квартала и до Маханюды, четко врезался в меня: возле Дома слепых грунтовая дорога превращается в узкую, короткую, разбитую улочку и в конце поворачивает налево, в сторону выезда из города, и там проходят мимо нескольких домов с красными крышами и поднимаются к Дому сумасшедших, «Эзрат нашим», под которым «шоссоны» кооператива «Мекашер» испускают облака черного дыма и горестные стоны.

В этом месте мы переходили дорогу и шли по противоположной стороне, потому что Рыжая Тетя ненавидела сумасшедших и боялась проходить возле их дома. Потом, на углу, снова переходили на другую сторону, — левые наши уши сплошь наполнены пением зубил и молотков, доносящимся из «Мастерских Абуд-Леви», — и сворачивали к каменной стене больницы «Шаарей Цедек»[129], потому что Черная Тетя обязательно хотела поздороваться с коровами доктора Валаха.

Доктор Валах, директор больницы, верил в целебные свойства свежего молока и вплотную за той стеной организовал небольшой больничный коровник. Черная Тетя, которая любила всех коров мира, особенно любила тех, что из больницы «Шаарей Цедек», потому что сам тот факт, что это больничные коровы, вызывал у нее радостный смех и возбуждение, и стоило нам перейти улицу Яффо, как она уже заранее начинала улыбаться и подпрыгивать в предвкушении близкой встречи.