В этом году в Иерусалиме

Я поспешил удалиться в другую комнату и там столкнулся с Мигдалом. Мигдал, худощавый северянин за шестьдесят, происходил из французско-еврейской семьи. Он окончил «Эколь политекник»[304], стал инженером и впервые попал в Палестину в двадцатых годах в составе Иностранного легиона. В Палестине он познакомился с молодой канадкой, женился на ней, ушел из легиона и вскоре сумел занять пост инженера-консультанта и представителя английских фирм в Палестине, Трансиордании и Сирии. Мигдал говорит равно свободно на французском, английском, иврите и четырех арабских языках. В 1939-м он вернулся во Францию, воевал сперва во французской, потом — уже в чине полковника — в английской армии. А позже в осаду Иерусалима возглавлял оборону одного из секторов города.

Мигдал, как выяснилось, относится к американским евреям еще хуже, чем большинство знакомых мне израильтян.

— Эта страна, — сказал он, — своей защитой Иерусалима возродила гордость евреев, а потом променяла ее на помощь американских евреев. Мы вполне обошлись бы без этого шикарного Еврейского университета, и без уродливого здания раввината в Иерусалиме тоже можно прожить. Подождали бы еще лет десять и построили их, когда нам это будет по средствам.

Хасидов из Меа Шеарима Мигдал от души презирает.

— Едва арабы напали, как они лапки кверху и выкинули белый флаг. Мы здесь совсем другие евреи, вы в этом еще убедитесь. Мы ни перед кем не пресмыкаемся.

— Я не для того приехал в Израиль, — сказал я, — чтобы слушать навязшие в зубах антисемитские речи. Канадские евреи, когда пришло время воевать, тоже ни перед кем не пресмыкались.

— У евреев есть только два пути, — сказал Мигдал, — ассимилироваться или уехать в Израиль. Других нет.

Я спросил Мигдала, не противоречит ли, по его мнению, концепция национального государства со всем, что из нее вытекает, исконной еврейской традиции?

— Если вы хотите сказать, — ответил Мигдал, — что мы здесь скомпрометировали наши, чтоб их, еврейские души, я с вами соглашусь. Это государство идет на разного рода сделки, лжет, мошенничает, как и всякое другое. Но мы возродили в евреях гордость. Игра стоила свеч.

Мистер Гинзбург вернулся. Он отлучался на пару дней — ездил в Хайфу.

— Ну что, мистер Рихлер, ходим туда-сюда, смотрим то-ce. Израиль — это что-то, а?

— Мистер Гинзбург, — сказал я, — здесь нас окружают антисемиты.

— A-а. Рихлер, вы таки пьете лишку?

— Да. Пусть так, тем не менее нас окружают антисемиты. Читали Кестлера?[305]

— Кого?

— «Слепящую тьму». Когда Рубашов сидит в тюрьме, его водят взад-вперед по двору, это у них такая прогулка, и сумасшедший — он идет следом за Рубашовым, — тоже старый большевик, все твердит: «В социалистической стране такое никогда не могло случиться». И у Рубашова не хватает духа сказать ему, что они в России.

— Очень интересно. Но этот… этот Кестлер, он коммунист?

— Он торговал лимонадом здесь, в Тель-Авиве.

— Это дело другое. Это все меняет.

По примеру туристов, которые приехали увидеть рай земной без малейшего изъяна, без свар и склок, я как можно реже выходил из отеля — в изнеможении лежал у бассейна. В полудреме слушал голоса:

— Если я пошлю письмо моему Стюарту в Торонто, надо еще написать — в Канаду?

— Вы что сегодня наденете — платье с короткими или с длинными рукавами?

И из другого скопления шезлонгов:

— Знаете, сколько продержался бы такой отель в Майами?

— Что-что?

— Шесть дней, а потом с треском обанкротился. Сегодня официант даже не подал мне стакан воды к обеду.

Эти люди — не удивительно, что они пребывали в раздражении: как-никак непривычные кровати, тряские дороги, взвинчивающие цены турагенты, незнакомая еда, — эти люди, явно удрученные тем, что в Израиле их встречают не с цветами, а с презрением, сделали, внезапно осознал я, больше конкретного добра, чем я за всю свою жизнь. Они могли быть и докучными, и вульгарными, и неотесанными, но само существование Израиля со всеми его недочетами говорило об их щедрости. Свидетельства ее я видел повсюду. Больницы, фабрики, леса, библиотеки, школы — все было оплачено как даяниями из жестянок в бакалеях на углу, так и весомыми суммами, опрометчиво пожертвованными в пьянящей атмосфере загородного клуба.

Товия Шлонски как-то сказал мне:

— Чего бы им не жертвовать на Израиль? Денежки-то у них так и так неправедные.

Ну а если неправедные, с какой стати вы их берете? Праведные они там или неправедные, это еще не резон, чтобы жертвовать на Израиль. Каковы бы ни были мотивы жертвователей — уступили ли они давлению общины, возжаждали ли престижа или налоговых поблажек, — результат один; а ведь с таким же успехом они могли эти деньги прокутить.

Один старый поселенец сказал мне:

— Мы что, обязаны американским евреям за их помощь — еще чего. Это плата за кровь. Мы здесь рискуем жизнью. Они не едут сюда, чувствуют свою вину — вот и откупаются.

— Англосаксы здесь очень нужны, — заявил мистер Хайфетц на ежегодном обеде «Ассоциации американцев и канадцев в Израиле» в отеле «Шератон».