В глубь времен

Подвал международного отеля в Лондоне строился как атомное бомбоубежище, весьма благоустроенное, чтобы удовлетворить богатую клиентуру, которая требовала безопасности и одновременно комфорта. Достаточно укрепленный листовым железом, чтобы внушать доверие, но не обеспечить защиту от атомной бомбардировки — никто и ничто не могло бы защитить никого и ничего, — подвал "Интернационаля" в Лондоне по своей архитектуре, внутреннему убранству, бетонным перегородкам, объему, звукоизоляции и уродству имел идеальные условия, чтобы стать "шейкером".

Именно так назывались обширные залы, в которых собирались юноши и девушки, чтобы, невзирая на классовые различия, материальное положение, интеллект, предаваться здесь сообща бешеным танцам. Они, подталкиваемые инстинктом к новому рождению, закрывались и уходили в себя, отдаваясь пульсации музыкальных ритмов. Они утрачивали последние предрассудки и предубеждения, которые где-нибудь в других местах могли разъединять их.

Подвал "Интернационаля" был самым мощным шейкером в Европе, одним из самых "тепленьких". Шесть тысяч юношей и девушек. Один единственный оркестр, но двенадцать ионических громкоговорителей без мембран, от которых воздух в подвале вибрировал как внутри саксотеинора.

Патрон Юни, шестнадцатилетний лондонский "петух", с коротко остриженными волосами, в очках с толстыми линзами, возглавлял административный совет отеля и арендовал подвал. До проживающих в гостинице не доносилось ни единого звука, который мог помешать их отдыху. Но иногда они спускались вниз, чтобы немного "потрястись" и возвращались очарованные и ошеломленные. Ошеломленные бурлящей юностью. Юни стоял перед звуковым пультом на алюминиевой кафедре, устроенной на сцене над оркестром, приложив ухо к огромному приемнику, слушал все мелодии, проносящиеся в эфире, и когда слышал что-то особенно зажигательное, подключал радио к громкоговорителям вместо оркестра. Он слушал с закрытыми глазами, одним ухом окунувшись в невообразимый шум подвала, а другим ловя по радио три такта, двадцать тактов, еще два такта. Время от времени, не открывая глаз, он испускал громкий протяжный крик, который проносился в шуме подвала как шипение подсолнечного масла на сковородке. Вдруг он приоткрыл глаза, отключил звук и крикнул:

— Слушайте! Слушайте!

Оркестр замолчал. Шесть тысяч потных тел оказались вдруг в тишине и неподвижности. В то время, как тупость сменялась проблесками сознания, Юни объявил: "Новости о замороженной девушке!"

Свист, брань. "По барабану!", "Плевать на все!", "Иди ее согрей!", "Пусть подохнет!"

Юни заорал:

— Свора крыс! Слушайте!

И он включил Би-Би-Си. В двенадцати громкоговорителях послышался голос комментатора. Он наполнил подвал сильнейшей вибрацией:

— Мы передаем во второй раз документ, пришедший к нам из квадрата 612. Это, без сомнения, наиболее важная новость дня…

Плевки. Тишина. С невероятно далеким скрежетом в подвал вошло пространство.

Потом послышался голос Гувера. Немного прерывающийся. Наверное, из-за астмы. Или из-за сердца, покрытого слишком большим слоем жира и эмоций.

— В эфире МПЭ, квадрат 612. Говорит Гувер. Я рад… Очень рад прочесть вам коммюнике из операционного зала: "Процесс реанимации женщины проходит нормально. Сегодня, 17 ноября, в 14 часов 52 минуты по местному времени, сердце женщины стало биться…"

Подвал взорвался от рева. Но Юни на своей алюминиевой кафедре ревел еще сильнее:

— Замолчите! Вы всего лишь жалкая толпа бродяг! Где ваши души? Слушайте!

Они подчинились. Они подчинялись этому голосу, как музыке. Главное, чтобы он мог ее перекрыть. Молчание. Голос Гувера:

— …На пленку записано биение сердца женщины. Оно не билось девятьсот тысяч лет. Слушайте все…

На этот раз действительно все шесть тысяч замолчали. Юни, озаренный внутренним светом, закрыл глаза. Он слушал.

Тишина.

Глухой удар. Бум…

Один-единственный.

Тишина… Тишина… Тишина…

Бум…

Тишина… Тишина…

Бум…

Бум… Бум…

Бум… Бум… Бум, бум, бум…

Оркестровый барабан мягко ответил в такт этому биению. Юни включил на всю громкость оркестр и радио. К барабанам и хору присоединился контрабас. Кларнет прокричал дли-и-и-и-нную ноту, а потом пустился в импровизацию. Ему стали вторить шесть электрогитар и двенадцать скрипок. Барабанщик со всей силы бил по инструменту. Юни прокричал как с минарета:

— Она проснулась!..

Бум!.. Бум!.. Бум!..

Шесть тысяч молодых людей пели:

— Она проснулась!.. Она проснулась!..

Шесть тысяч пели и танцевали в ритме сердца, которое только что вернулось к жизни.

Так родился вейк, танец пробуждения. Пусть все, кто хочет танцевать, танцуют. Пусть все, кто могут пробудиться, пробуждаются.

* * *

Нет, она еще не проснулась. Ее веки все еще были скованы бесконечным сном. Но ее сердце спокойно билось, легкие дышали, температура понемногу повышалась и приближалась к нормальной.

— Внимание! — сказал Лебо, наклонившись над энцефалографом. — Пульс неритмичный… Она видит сон!