В году тринадцать месяцев

— А вообще не слушай, что я говорю, — сказала Кира. — Нервы… Сдали… Главреж совсем сбесился. Душу выматывает.

Она хотела еще что-то добавить, но ее оборвал крик. Совсем не театральный крик, ворвавшийся в актерскую комнату отдыха из коридора. Пятясь, появилась Катя.

— Он… умер.

Татьяна подалась вперед.

— Кто?

Катю бил озноб.

— Он под столом лежит мертвый. Он совсем ледяной.

— Кто?

— Там… Горев.

Татьяна бросилась в коридор… Когда она вернулась, Катя все еще дрожала, а Кира, Борис и Анатолий сидели притихшие, растерянные.

— Умер, — сказала Татьяна, словно бы удивляясь.

И тут снова со своим вопросом, особенно нелепым в такой момент, появилась Ярославская.

— Ну, где же все-таки Горев?

— Умер, — сказала Татьяна.

— Не остроумно.

Она величественно отвернулась от Татьяны, собираясь повторить свой вопрос.

— Умер! Слышите, умер, — почти в самое ухо ей крикнула Татьяна.

Ярославская никак не могла понять, что Горева больше нет. Она так привыкла к нему, что он всегда есть, он казался ей, да и вообще всем, вечным. Она недоверчиво смотрела на всех.

— Он мне не заплатил в Красный Крест.

Борис скривил губы в дрожащую улыбку.

— По-вашему, он должен был сначала заплатить в Красный Крест, а потом умереть?

Катя плакала.

— Надо объявить зрителям, — встрепенулась Татьяна. — Это ничего, что он был маленький актер. Он умер, как Мольер… на сцене.

— А кто это сделает?

Выпутавшись из занавеса, Татьяна лицом к лицу оказалась с огромным залом, который был заполнен людьми, пришедшими на веселую комедию.

— Товарищи… — Голос ее плохо слушался, и пришлось начать снова. — Товарищи… зрители! Спектакль… задерживается на несколько минут по… техническим причинам. «Хотелось не так… Не смогла… Горев простит. Театр есть театр. Люди пришли на веселую комедию. Они хотят смеяться».

Она ушла с освещенной сцены в темноту, села у стены на свернутый ковер. В голове вертелись где-то вычитанные слова: «Не за горами, не за долами, не за реками, не за морями есть таинственная страна, где светит нарисованное солнце, где сражаются картонными мечами и только умирают по-настоящему…»

Володька-Кант

Если мне очень бывает весело, я играю на трубе. Марш трубадура. Когда Татьяна разошлась с Юркой Демоновым, я весь вечер трубадурил. Трубадурил, трубадурил. потом слышу: кто-то в гости пришел Открываю — какая приятная неожиданность: Таисия Семеновна Демонова. Я человек вежливый, говорю.

— Здравствуйте, заходите, пожалуйста, милости просим, бонжур.

А она мне:

— Ты что?

А я ей:

— Что что?

Она вертит около уха пальцем, словно хочет просверлить насквозь свою голову.

— Музыка чья? Твоя?

— Нет, — говорю, — одного классика.

— Не о том спрашиваю, ты играл?

— Я.

— Больше не будешь.

Ногой пихнула мою дверь, и она, конечно, на английский замок защелкнулась, как будто кусок проволоки перекусила, а я в тапочках на босу ногу по другую сторону разумного очутился.

— Вы что? Как это понимать? Это диверсия против мирной жизни полноправного члена общества.

Хотел прочитать ей лекцию о ее моральном облике, но она слушать меня не стала, покатилась со ступеньки на ступеньку вниз. Я за ней. Она от меня, я за ней и, конечно, сообщаю:

— Я пожалуюсь управдому.

— Жалуйся.

— Вы не имеете права панибратски обращаться с чужими дверьми. Вы за это заплатите.

— Накося!

Она перед самым моим носом возмутительным образом хотела захлопнуть дверь. И еще удивилась:

— Куда ты?

— К вам.

— Это еще зачем?

— Для материальной компенсации за причиненный моральный ущерб.

Она хотела меня вытолкнуть на лестницу, но я подогнулся и проскочил у нее под рукой. И уже в коридоре сказал:

— Здравствуйте еще раз.

Стою в гостях и объясняю, что ей придется меня и кормить, и поить, и предоставить место, где я буду спать, пока Юрка не откроет мою дверь, потому что я пальцем не пошевельну.

Она начала кричать, как будто в опере поет, как будто она Аида, а я Радомес. Ничего, терплю. Иду прямо на кухню, попадается на ее столе ватрушка, ем и молоком запиваю. Она кинулась на меня с полотенцем, но я дверь закрыл, в одной руке ватрушка, а другой рукой дверь держу и объясняю через стекло, что не могу же я без ужина оставаться, поскольку моя продовольственная база по ее милости на замке.

Ватрушка, конечно, невкусная, но я принципиально ем. Наношу ей, так сказать, материальный ущерб. А сам удивляюсь, почему она Юрку не позовет, чтоб меня выставить или чтоб мой замок открыть. А потом оказалось, что он пьяный лежал, у него тяжелые переживания по поводу окончания женатой жизни.

Потом, когда она вооружилась по последнему слову техники электрическим утюгом, я закрылся в ванной. Она лишилась возможности на меня нападать, и мы открыли мирные переговоры через дверь. Я требую пригласить управдома, а она не хочет, кричит, чтоб я уходил без управдома. Так мы не пришли ни к какому соглашению.

Пришлось занимать длительную оборону. Сидеть мне есть где, поискал в углу в старом хламе, нашел какую-то книжку без обложки про муравьев, сижу, читаю.

Она заглянула в ванную через кухню, через верхнее окошечко, увидела, что я читаю, и электричество мне выключила. Сижу в темноте.