В годы отрока Варфоломея

Кирилл пробился к Петру.

— Что с тобой?.. Где Варька? — спрашивал, подсаживая к себе на седло.

— Не знаю… не знаю! — мальчика било дрожью.

Всадники сминали толпу, били древками копий… Народ, сжимаемый со всех сторон московскою конницей, кидался по сторонам, сбивая друг друга с ног… Из сутолоки выбрался Прокшич, выталкивая перед собою Варфоломея. Забежали за дровяной сарай, столкнувшись вдруг с Пахомом и Ларькой.

— Пахом? Вы как тут?!

— А куды нам?! Сунулися дворами к околице, а там уж заставы их! Мотнулись сюда, чаяли в храме укрыться, да где там!.. вона, они везде мечут! псы московские… Один-то узнал нас, рыжий в мисюрке, расписали мы его тогда, в Твери, дрынами-то, чисто архангела! Беда што не досмерти. Нам бы к Поречью прорваться, ты покаж нам, пока не заперли…

— Чего со двора-то сбегли?! — Прокшич не мог понять.

— Ага, сходи погляди-ко на двор ваш, как там Москва всех охаживает!

— Как Москва?.. — Прокшича качнуло.

— Будя, сродничек. Прощевай со своим Ростовом, — сплюнул Пахом. — Пропади оно пропадом!..

Сюда же, за сарай, вылетел откуда-то рыжебородый всадник; окинув всех взглядом, осклабился на тверских.

— Гей, знакомцы! Вот вы где… чумуроды, — сказал он, наезжая на них.

Ларька с отцом бросились от него в проулок. Всадник, смеясь, хлестнул за ними коня, но не мог стронуться — Прокшич повис на узде его…

— Пощади их, родной, не бери греха! я тебе дам, что хочешь… Нельзя, нельзя!

Варфоломей упал, рванувшись к нему на подмогу. Рыжебородый настёгивал коня, волоча умолявшего Прокшича…

— … человек ты Христов, ангел Божий!.. Всё отдам, соболей, скатного жемчуга, чепрак новый… Скажи, чего тебе надо?.. скажи, скажи!..

Всадник волок его, лупя плетью, куда ни попадя… Бил, бил, всё никак не удавалось отбить его, вынул саблю:

— Да отлынь ты, собака! — срубил наотмашь.

Поскакал, догоняя Пахома с Ларькой.

Прокшич рухнул с перерубленной шеей, заливая снежную кашу кровью…

Всадник настиг Пахома и Ларьку в конце проулка, наехал на них, хрипя и сверкая саблей… Оба ткнулись в сугроб. Он потоптался ещё возле них, повернул обратно. Выехав из проулка, наскочил на Варфоломея, — едва успел осадить коня.

— А-ну! — замахнулся он, но медлил, удержав руку над головой… — У, глазюки-то… Чего вперился-то, сучонок? И тебя тож?!

Ответа не было.

— Он кто тебе, дядя, что ль? Дурак твой дядя, не лезь под руку… Ну, чего вытаращился? Ты кто? Блажной, что ль?.. Что там в руке у тебя? Чего прячешь, ну? дай мне. Дай, кому говорю!..

Варфоломей, вытянув руку, разжал кулак.

— А, крестик… Евонный? — взял, глядя на срезанный саблей шнурок… Тёплый ещё. Плачешь что ль? Эх, паря… — рыжебородый нагнулся, — а хошь, носить его буду со своим?.. Не совался бы под руку, так и жив бы был… Как он меня — «ангел Бо-о-жий!»… Не тужи, душа его прямо Богу в рай отлетела! Гляди-кось, — он нагнулся ещё ниже и кинул крестик за пазуху.

Сквозь вопли и ругань раздался свист, крики сотников.

— Э-э-х! Живи, паря! — воин пустил лошадь вскачь. — Живи, паря!.. Живи-и..!

* * *

Весною 1329 года Кирилл, бывший ростовский боярин, со всем уцелевшим семейством, и с горсткой оставшихся слуг, переселился в наследный удел младшего Московского князя Андрея — в новую слободу на реке Пажа, — на ту самую местность, именуемую в народе Радонеж.

Максим Яковлев