В горах Памира и Тянь-Шаня

Архар был ранен, покалечен, его правая передняя нога была перебита у самого туловища и беспомощно болталась. Архар бежал на трех ногах. Кто ранил его? Какой негодяй перебил ему ногу, покалечил, но не добил? Архар перебрался с большим трудом через промоину. Пробежав по ровному месту, он остановился перед второй, еще более глубокой и широкой промоиной. У него не было ни сил, ни возможности перебраться через нее.

С какой легкостью с разбегу перемахнул бы он через эту преграду, будь у него ноги в порядке! Но он был калека, он был осужден.

Пока Коля, высунувшись из автомобиля, прикидывал, где и как нам перебраться через первую промоину, произошло нечто неожиданное. Сзади из-за машины выскочила какая-то рыже-серая собака и кинулась на архара.

— Откуда собака? — недоуменно спросил я.

— Батюшки! — шепотом сказал Коля. — Да ведь это волк!

Между тем волк атаковал покалеченного архара. Но архар вдруг кинулся на не ожидавшего нападения волка и дважды прижал его рогами к земле. Но сильно ударить, поранить он уже не мог, и волк, вывернувшись из-под рогов, забежал сзади, схватил его за заднюю ногу и стал валить.

У нас не хватило сил быть только наблюдателями, и мы, кто с ледорубом, кто с чем, выскочили из машины. Я, сунув кому-то в руки беркута, тоже выскочил. Волки на Памире не очень боятся машин, машин много, и машина им ничем не угрожает. Но людей, выскочивших из машины, волки боятся. И волк кинулся наутек.

Я подошел к архару. Он был великолепен. Большие, тяжелые, красиво изогнутые рога, мощное тело, дымчатый мех на спине, белые подпалины на ногах и на брюхе. Архар не сопротивлялся. У него, видимо, уже совершенно не было сил. Он дал схватить себя за рога и давал себя гладить, стоя совершенно неподвижно. Нога его была безнадежно раздроблена у самого туловища…

Итак, мы спасли архара от волка. Но зачем? Что мы должны были с ним делать? Взять его с собой живьем было невозможно. Положить было некуда. Оставить? Но через десять минут вернется волк…

Коля, как и большинство, считал, что архар все равно уже убитый, что это наша охотничья добыча. Он был человек без сантиментов. Я мог, конечно, возразить, может быть и нужно было возразить. Но что? И я замолчал, отошел, чтобы не видеть и не слышать. Паршиво было на душе. Уж больно он был красив.

Когда мы подъезжали к Зоркулю, вечерело, начинался ветер, озеро шумело, и белогривые волны с силой били в плоские берега. А само озеро было синее-синее, и за ним темные, почти шиферно-черные склоны Ваханского хребта и белый ледяной гребень.

Первый путешественник, попавший сюда еще в седьмом веке, писал о Зоркуле, что вода в нем очень чистая, но темная, черно-синего цвета, что на озере водится много диких птиц, а в его глубине «живут драконы», черепахи и другие животные.

Над водой с криком летали крачки, время от времени невысоко над землей и над озером проносились гуси. Они летали на острова, видные с берега озера. На островах явно были их гнезда, вот они и носились к гнездам и сюда, обратно на луга, на кормежку. Эти белые-белые летящие фигурки на фоне заката, уже заполыхавшего в небе над западным концом озера, были неповторимо мирны…

А я все думал об архаре. Вот ведь не повезло бедняге.

Этим вечером и ночью я опять видел звезды над Зоркулем. Это единственное в своем роде, неповторимое зрелище. Я не знаю почему, но над Зоркулем или с перевала Харгуш звездное небо видно так, как нигде. Здесь, конечно, высоко, больше четырех тысяч, но может быть не только в этом дело. Звезды над Зоркулем — это не белые точки, разбросанные по сине-черной поверхности неба, это мелкие-мелкие бусинки, шарики, иногда мелкие, как манная крупа, иногда чуть крупнее. Они сине-белые, и они не наклеены на плоском небе. Они плавают в каком-то прозрачном темном сиропе, одни ближе, другие дальше, а между этими шариками — глубина, ужасная глубина…

Такого неба, как на Зоркуле, я не встречал нигде, даже в ледниковом цирке Зор-Чечекты на высоте пяти тысяч метров, где звезды очень ярки и очень близки.

На следующий день мы обшаривали окрестности озера, его берега, террасы рек, пытаясь найти хотя бы малейшие следы более теплого климата, в котором могут жить черепахи и если не драконы, то, может, змеи и ящерицы. Мы искали в обрывах озерных террас древние погребенные почвы, искали в песке и озерных отложениях более крупные, чем ныне, ракушки улиток, которые, может быть, тут когда-то жили, но не нашли ничего интересного. Еще два дня мы посвятили почвенным льдам, пытаясь установить, больше их становится или меньше.

Восточная часть долины Зоркуля, в которой мы работали, была покрыта то маленькими озерами, то буграми. Осмотрев берега этих крошечных озер, я установил, что все они провального типа. В их берегах повсюду были прослойки и целые пласты льда. А рядом были свежие, явно недавно возникшие большие бугры. Внутри этих бугров был лед. На обширной поверхности долины Зоркуля было много таких недавно образовавшихся бугров, но рядом встречались и тающие, деградирующие бугры и озерки, возникшие на месте только что растаявших холмов.