В городе Ю. : Повести и рассказы

Предстаем перед Гурьичем. Тот встает, здоровается за руку, предлагает нам садиться. Каюта красного дерева, бюро, кресла — Гурьич сидит с чуть приспущенным галстуком, курит тонкую папиросу, сверкают золотые запонки. Дружески расспрашивает нас — как служится, входит ли в наши намерения стать в ближайшее время вахтенными офицерами. Рубим: так точно!

Потом вдруг Гурьич говорит нам:

— Сегодня в нашем театре открываются гастроли казанской оперетты «Фиалкой Монмартра». Хочу вас пригласить!

Мы цепенеем. Тупо бормочем — мол, как же так, в промасленных комбинезонах? Гурьич чуть поворачивается к вестовому.

— Съездите, голубчик, за их парадной формой!

И вот весь рейд видит, как мимо всех кораблей летит наша парадная форма! К пирсу подается автомобиль. Едем.

Кончается «Фиалка». Зал аплодирует. Мы, стоя в царской ложе, тоже хлопаем белыми перчатками. Овации нарастают, и вдруг в зале постепенно все поворачиваются — и аплодируют нам!.. Что нужно в жизни еще?

Я взял в гараже машину и мчал по шоссе к Гурьичу на мызу. Там разберемся.

Нашли реакционера! Когда плавали уже вместе, сколько они с Кошкиным набирали брошюр: религия, мистика, забытые цивилизации, НЛО! По очереди среди ночи врывались ко мне в каюту то один, то другой: «Что несет этот мракобес!» — «Успокойтесь, дайте хоть немножко поспать!» Глубина — сто двадцать, цистерны не продуть, а у них проблема — кто и откуда на Землю прилетел!

Конечно, с Высочанским у них с ходу не сложилось: когда тот еще местным депутатом был, но уже пытался нас красивой жизнью от суровых трудовых будней отвлечь.

Помню, устраивал прием во дворце Белогривских, великие князья из-за границы пожаловали. Гурьич нацепил свой иконостас — на нем, ясное дело, и знакомые профили мелькали. Высочанский слегка поморщился. Гурьич посуровел.

Высочанский говорит:

— Вот затеваем тут парусную регату под девизом «Великая Россия». Цель — восстановить порванные нити, возродить генеалогические древа. Вам, как прямому потомку графского рода, я думаю, это интересно?

Посмотрел я вокруг — фраки, чопорная речь. Интересно, до чего быстро демократы монархистами оказались!

Гурьич:

— К сожалению, еще в сороковом написал, что родственников за границей не имею!

Высочанский кинул возмущенный взгляд: «Как он мог!»

— Но тем не менее, разумеется,— Высочанский спасательный круг ему кинул,— вам близки идеалы дворянства, старинных русских родов?

— Идеалы? — Гурьич говорит.— Даже не знаю. Все ведь не однозначно, знаете. Вот мой отец преподавал в артиллерийском Михайловском училище. Негласно, конечно, но брали туда представителей только самых древних родов — Черкасские, Оболенские…

Услышав магические имена, вся «чистая публика» около нас стала собираться с бокалами, удовлетворенно кивая. Но я-то Гурьича знал, поэтому продолжения ждал с опаской.

— Интересно! — Высочанский удовлетворенно кивал, из бокала прихлебывал.

— А поскольку мы уже были крайне бедны в те годы,— Гурьич продолжил,— то отец брал в офицерской столовой обеды на семью и в судках приносил. А среди аристократии это позором считалось — обеды полагались, но никто не брал. И отца все эти знаменитые фамилии на офицерский суд чести вызвали: или перестань брать обеды, или уходи. И он ушел.

Все застыли высокомерно, потом, фыркая, стали расходиться. Они, конечно же, казенных обедов никогда не брали!

Поэтому не было у них с Высочанским любви. А Гурьичей таких отпихивая, «новые аристократы» и просчитались! Как и старые.

Он, впрочем, и не обиделся. Сказал: «Какая разница — паруса-то все равно нам поднимать. Как и при коммунистах».

Нашли солдафона! Помню, на День Военно-Морского Флота Гурьич на дачу ко мне приехал разряженный, как петух. Джинсы, курточка, кепочка. «Ну как?» Тут мгновенно и Сяся подтянулся, как вечный немой укор, одетый, как и положено — какие-то опорки на ногах, летние кальсоны, сальная гимнастерка.

— Кто ж вы будете, интересно? — На Гурьича уставился.

— Да так,— Гурьич отвечает.

— Вот я, к примеру,— почесываясь, Сяся говорит,— двадцать третьего года — к войне мне только шестнадцать было, участвовать не успел, но, если кто славу нашу затронет, глотку перегрызу!

Вслед ему глядя, Гурьич говорит:

— Странно. Я тоже в двадцать третьем году родился, но мне почему-то к началу войны было восемнадцать, и я всю ее прошел от звонка до звонка!

Господи! Нашли врага!