В городе Ю. : Повести и рассказы

Карпентер с ассистентами, забрав шедевр, с достоинством удалились. Стало вроде свободнее. Все расслабились, расшумелись.

— Еще дружбе народов приехали нас учить! — захрипел Грунин.— Мы уже семьдесят лет дружим! Приехали учить! Без них будто не понимаем! Помню, в пустыне тогда… где гора… С казахами рядом жили! И что! Жегентая помнишь? Бригадир скотоводов? Не любил, что ли, нас? Чуть час свободный — сразу к нему! Пиалу кумыса примешь — и радиацию как рукой! А он плохо, что ли, жил? — Грунин разгорячился.— Полно приемников в юрте было у него! Чуть ручка отломается или даже батареи сядут — в поселок ехал, новый приемник покупал! Плохо разве? Холодильник у него был — из части специально кабель протянули! Не дружба это?.. Помню, с холодильником этим…— Грунин потеплел.— Отмечали как-то мы… декаду русско-казахской дружбы. Просыпаюсь, короче, в юрте у него. В голове, ясное дело, аврал, во рту кошки насрали.— Грунин разулыбался сладким воспоминаниям.— Гудок! И гудок этот ни с чем не перепутаешь! Аладьев, секретарь обкома, пожаловал — на охоту вести! — Грунин вообще расплылся, словно блин на сковороде.— Как молодой, прыгаю по юрте: мундир со всеми железками вот висит, а брюк с лампасами — нету! Сигнал еще настойчивей… Аладьев ждать не любил! И тут как осенило меня: распахиваю холодильник, дверку морозильника… клеши там! Аккуратно сложенные… флотский порядок! — Грунин сипло захохотал.— Вытягиваю их оттуда: смерзлись, не развернуть! И снегом покрыты! — Грунин сипло захохотал.— Разжал их плоскогубцами. Залезаю, как в прорубь. Сверкая льдинками, выхожу. «На Северном полюсе, что ли, ночевал?» — Аладьев хохочет. Все понимал отлично… Хороший был мужик.

Мечтательный взгляд Грунина устремился в славное прошлое.

— Так вы… за те замороженные брюки войну начинаете? — раздался насмешливый голос Ромки.

Грунин лишь отмахнулся, волнение мешало ему говорить.

— Ну, ясно! Распоясались тут! Свободу почуяли! — просипел Кульнев.

И этот туда же! Все мастера госпереворотов на месте!

— На самом деле горячность их кажущаяся,— тонко улыбаясь, Алехин произнес.— На самом деле авторы всей этой оперетты холодны, как лед. Все эти сражения за свободу народов не более чем ширма. Единственное, что их интересует по-настоящему,— антигравитационный движок нашей кастрюльки! — Алехин кинул влюбленный взгляд на склон горы.— Все остальное…— Он презрительно махнул рукой.

Выходит, и я — все остальное? И на меня махнул?

— Прошу сообщить мне мое задание! — я холодно произнес.

Старики переглянулись, Грунин кивнул — и Колояров вынул из шкафа точно такую же статуэтку, как была у Карпентера, только более покарябанную, и «откат орудия», как мне показалось, на этой значительно больше был, чем на той.

— Вот,— Колояров гордо сказал,— к счастью, сумели им копию подсунуть, а подлинник удалось спасти!

Все залюбовались шедевром.

— А самое главное,— надуваясь гордостью, Колояров произнес,— тщательными нашими исследованиями удалось установить, что этот… с козой — вовсе не ихний Вакх, а наш древний языческий бог Волос!

Все зааплодировали. Потом по одному все стали поворачиваться ко мне, и аплодисменты смолкли.

Та-ак!

«А сейчас наш знаменитый трагик Егор Пучков… изобразит нашего бога Волоса!»

Ясно! Изобрели, значит, «троянскую козу»! А «входить в нее» — мне, восстанавливая древний обычай! За что и буду убит конкурирующим народом, которому это тоже на фиг не надо!.. И пошло, заполыхало!.. Крепко придумано! Козел-провокатор! Такого задания еще не было у меня!

— Так каково же мое задание? — еще более холодно спросил я.

— Так вы еще не поняли?! — рявкнул Грунин.

— Понял! Разрешите идти?

— Иди! — добродушно-ласково сказал Грунин.— Давай, дядька Черномор, пора соколов твоих выпускать из банки!

Я вышел на крыльцо. Солнце садилось. Да-а… если раньше мы вылезали из консервной банки, чтобы вина попить, с девушками заняться, то теперь — я глянул наверх, шевелюра Маркса еще дымилась — нам предстоит археологией заняться, направить ее, так сказать, на правильный марксистский путь! Хлопцам-то полегче моим: они не знают в лицо тех греков, что окопались там, поэтому быстро с ними разберутся… А я-то дружил со многими… мне тяжелей! Впрочем, если политикой хочешь заниматься — а ничем другим тебе не дано,— всех любить никак не получится. Одну половину души оторви да выбрось!.. Какую? А ты не догадался?

— Разрешите идти?

Алехин, мой «крестный папа», даже проводил меня немного в последний путь… сколько уже дорог «крестный папа» усеял крестами!

— К сожалению, более совершенного сигнала, чем некроволна, пока нет!..

— Ясно! Все сделаем!

Он отвалил. Потом я погнался за хорошенькой козочкой, но она юркнула в какой-то двор.

О Боже, как скучна набережная без греков!

Ничего!.. Скоро еще скучнее станет! Оторвем половинку души, плюнем и выбросим!