В гору

На этот раз приемщик пространно объяснял каждому, что не его вина — состав до сих пор не подан. Они подошли к лаборантке как раз в тот момент, когда Рикур со свидетелями вторично сдавал пробу зерна. Даже не взглянув на старика, девушка на этот раз взвесила аккуратно и заключила:

— Четырнадцать процентов, — так и записала.

— Пусть кто-нибудь скажет теперь, что в наше время не бывает чудес! — воскликнул Рикур, притворяясь удивленным. — За полчаса три процента влажности испарились.

Лаборантка не поняла, покосилась на него, но Рикур протянул ей первую записку, на которой девушка написала: влажность 17 процентов.

— У меня есть свидетели, что это то же зерно, на которое вы раньше дали заключение, — сказал Рикур.

Девица вспыхнула и уже собралась раскричаться, но, встретив строгий взгляд Озола, смутилась, попыталась оправдаться — дескать, как знать, не насыпал ли теперь Рикур в мешок взятое у кого-нибудь сухое зерно. Свидетели заверили, что могут перед судом поклясться, что здесь нет никакого обмана, а Пакалн пояснил, что зерно его обмолота, и показал квитанцию, на которой было указано 13,5 процента влажности. Лаборантка побледнела — не от сознания вины, а от злости.

— Товарищи, давайте составим акт и передадим соответствующим органам, — предложил Озол.

Девушка залилась слезами, а приемщик мялся и бормотал:

— Гертынь, не надо плакать… не надо… ну, не плачь же!

Озолу стало ясно, что не приемщик является начальником капризной девушки, а она им командует.

— Слезы не помогут, — твердо сказал Озол, взяв бумагу и химический карандаш. — Мы вас предупреждали, и теперь ваши слезы нас не разжалобят.

Он стал писать акт, а приемщик вертелся около него, пытаясь отвлечь его в сторону. Озол притворился, что не замечает, написал, что следует, и дал подписать остальным.

— А теперь поставьте весы так, чтобы не задевали о стенку, и взвешивайте как положено, — сказал еще Озол. Лаборантка послушно отодвинула весы и вяло принялась проверять зерно, так и не преодолев внутреннего упрямства.

«Вот такие людишки втерлись в советские учреждения», — думал Озол, идя вдоль железнодорожной насыпи. Он чувствовал некоторую усталость от неприятного спора, ему хотелось минутку побыть одному, успокоить нервы, освободиться от болезненного напряжения в висках.

Пройдя около полукилометра, он сел на камень на откосе насыпи и окинул взглядом раскрывшуюся перед ним панораму. В еловом лесочке, по-осеннему особенно зеленом, ярким украшением выделялось золото берез. Он представил себе, как хорошо в таком лесочке летом, когда на поляне печет знойная жара, а под деревьями — освежающая прохлада, хочется разуться, пройтись по проторенным тропинкам и почувствовать, как босые ноги нежно ласкает шелковистая трава, среди которой цветут голубые колокольчики и розовые смолки. Но сейчас над елями нависла черная осенняя туча, за которую нельзя ручаться — пройдет она мимо или разразится сильным дождем.

По эту сторону елей простираются лоскутки полей с яровыми хлебами. На некоторых участках уже все скошено и сложено в скирды, на некоторых убрано только наполовину, но есть и такие, где косьба еще не начата, а на одном хлеб еще зеленоватый, недозрелый.

Из дома, укрытого зеленью сирени и красными кленами, выходит женщина с ребенком на руках. Второй, побольше, бежит за нею, временами хватаясь за юбку матери. Подойдя к недокошенному полю, женщина опускает младенца на межу, сдвигает вместе несколько снопов, застилает их одеялом, устраивает на нем обоих детей, а сама берет косу и начинает махать. Коса, очевидно, не из острых. Женщина взмахивает широко, с натугой и часто точит косу. Большему ребенку, видимо, скоро надоела роль няни, он поднялся и подошел к матери сзади. Озола бросило в дрожь, хотелось крикнуть, чтобы мать не задела ребенка косой, но женщина уже сама заметила маленького непоседу, бросила косу и отвела мальчика обратно к одеялу. Но как только она начала косить, тот снова встал и запетлял по стерне к матери.

Одинокие косцы, лоскутки земли, разделенные межами. Столь обычная для латвийской деревни картина! Как помочь, как облегчить матерям выращивать молодое поколение?

Перед глазами Озола встала другая картина — обширное поле, густые, ровные, дружно созревшие хлеба. По полю движутся жнейки, шумная и веселая бригада убирает сжатое, быстро складывает в копны и скирды. Со стороны дома доносится неумолчный гомон играющих детей. Дети постарше помогают отцам и матерям, рассыпавшись, как муравьи, по полю, собирают упавшие колосья. Как убедить людей в том, что общая работа облегчит их жизнь, освободит от тяжести одиночества, которое давит всякий раз, когда одному надо выходить на косьбу или прокладывать на целине первую борозду?

Озол посмотрел влево и заметил оживленное движение на приемочном пункте. Вереница опорожненных подвод сворачивала на дорогу и быстро удалялась. Странно, что он, сидя у самой железной дороги, не услышал приближение поезда. Озол взглянул на рельсы, уходившие вдаль, но на них не было ни одного вагона… Куда же люди ссыпают зерно?