В гору

— Поэтому все эти годы кажутся мне кошмаром, — продолжал Янсон, не слушая его. — Временами я щиплю себя, надеясь проснуться в своей постели рядом с Эльзой. Но это не сон. Это — реальная жизнь, которая, наверно, ни к кому не была так жестока, как ко мне.

— У всех свои заботы, — успокаивал Силис. — Мы с женой тоже разлучены.

— Это не то, — покачал головой Янсон. — Люди могут быть один от другого на расстоянии многих тысяч километров и все же чувствовать, что они вместе. Но когда она так близко от меня, как ты сейчас, и я протягиваю руки и хочу ее обнять, а она говорит: «Мы чужие», — и смотрит, как на чужого, то это хуже смерти.

— Может, за войну ей приглянулся другой? — неосторожно заметил Силис.

Янсон стал рвать на себе рубаху, глухо застонал и бросился наземь.

— Я этого не допущу… нет, этого не должно быть… нет, нет! — стонал он. — Она моя… Она должна быть моей. Если бы даже мне пришлось… Я этого не потерплю…

— Артур, Артур, опомнись! — успокаивал его Силис, испугавшись. — Я ведь не знаю. Может, все будет хорошо. Подразнит тебя, а потом снова будете жить вместе.

— Ты думаешь? — тихо спросил Янсон, с надеждой в голосе, и поднял голову. — Мне тоже иногда так кажется, как поэт сказал: «Кто всем существом своим верит мечте, того она в бурю спасет».

Он приподнялся и сел, прислонившись спиной к стволу сосны, посмотрел на звезды, затем неожиданно обратился к Силису:

— Не можешь ты выклянчить у них кружку самогона? Скажи, что я совсем замерз.

Когда Силис вошел в землянку, «латышские патриоты» только что улеглись.

— Что, опять ему водка нужна? — заорал Леопольд, услышав о просьбе Янсона. — А он хоть раз помог достать! Нюня этакая. Ни капли не дадим!

— Подожди, Лео, — остановил его Вилюм. — Надо дать. Только немного, чтобы не надрызгался…

Когда Силис с кружкой вышел, Вилюм пояснил:

— Этого Янсона надо прокалить. Запутать в мокрое дело — тогда не будет смотреть в сторону дома.

— Как ты его запутаешь, — сплюнул Леопольд. — Каждый день бормочет, что он такой, да сякой. Интеллигент, пацифист. Разве мы не интеллигенты? Разве комильтоны Селонии пастухами были?

— Для каждой рыбки нужен свой крючок, — рассуждал Вилюм. — Знаешь, что я придумал? Велим Милочке пронюхать, с кем спуталась эта Эльза. Наверное, с кем-нибудь из красных. И тогда мы этого Янсона будем до тех пор изводить, пока он сам не попросится, чтобы ему дали прикончить соперника, наставившего ему рога.

— Ого! Это идея! — обрадовался Леопольд. — Ну, я ему такие страсти разрисую, что он у нас запрыгает! И тогда мы создадим ему ситуэйшен[8]

. А когда он докажет свою преданность, не надо будет больше бояться, что он удерет из леса и разболтает.

14

В ВОЛОСТИ НЕТ ПОРЯДКА

Убийство стаяли Ванадзиене взволновало всю волость. Август Мигла, вытирая слезы, рассказывал каждому встречному и поперечному, как в ту ночь двое красноармейцев с ружьями ворвались в его дом, забрали сапоги, рубахи и все лучшее, что было в клети и кладовой. Более близким знакомым он еще шептал на ухо: сразу же потребовали водки и унесли бидон на десять литров. Уходя, крикнули, чтобы до утра не смел выходить из дома и чтобы держал язык за зубами. Затем он слышал, как они стучались внизу, в бывшую батрацкую половину, где жила Ванадзиене. Что там произошло — этого он не знает, не смел даже по естественной надобности выйти. Возможно, старушка сопротивлялась, не хотела отдавать, что требовали. Она ведь всегда справедливости искала. Может, начала их стыдить, как же это они так — нас освободили, а теперь грабят. Неизвестно, что там произошло, — только утром, когда он пошел узнать, многим ли пострадала соседка и не надо ли сообщить милиционеру, нашел старушку мертвой. Лежит с размозженной головой, неподвижная и холодная. Уж власти выяснят, как там все было и кто виновные. Разве дело так оставят? Позор для всей армии. То же самое он рассказывал волостному милиционеру Канепу, присланному из города. У Ванадзиене забрали новый костюм сына, сапоги и часы, все это она хранила как память о Петере. Взяли ли у нее еще что-нибудь, этого Август не мог сказать — кто может знать, что у женщин запрятано в узелках. Юбку, которую она носила, не взяли, возможно, забрали что-нибудь несшитое. Этого он не знает, Ванадзиене и жене не показывала ничего нового — домотканого или покупного.

Мирдзу эти события очень удручили. Каждое напоминание о них обжигало сердце, как злая крапива.