В якутской тайге

«Генерал Пепеляев, вы думали в феврале взять Якутск, в марте — всю автономную республику, в апреле — Бодайбо и Киренск, а весной наступать на Иркутск, затем форсированным победоносным маршем пройти Сибирь и в двадцать четвертом году быть в Москве.

Но суровое лицо жизни — железная действительность, а не роман, не сказка из «Тысячи и одной ночи». Не приходится говорить о Москве, Иркутске, даже Якутске, если вы не можете всеми своими силами взять небольшой отряд.

Теперь вы могли убедиться, что ваше поражение неизбежно, а ваши мечты о завоевании Советской России остаются только мечтами, пустым, трескучим звуком.

Мы вспоминаем кавказскую басню про барана, который ожирел и стал просить бога, чтобы тот послал ему встречу с волком.

Не будьте же глухи и слепы, не проливайте напрасно крови. Вторично предлагаем вам сложить оружие и сдаться на милость Советской власти.

Помните, что она сильна и непобедима и добровольно сдавшегося врага почти всегда милует».

Часов в девять утра начальник обороны Жолнин с белой повязкой на рукаве и с письмом в кармане вышел из окопов. На середине между позициями его встретил пепеляевский унтер-офицер. Обменялись рукопожатием.

Шагов за сто по ту сторону, под деревьями и в окопах, группы белых зорко наблюдают за разговаривающими.

По эту сторону прислушиваются с винтовками в руках красноармейцы. У пулеметов наготове наводчики.

— Ведь мы знаем, вам очень плохо, — говорит белый. — В особенности раненым. Хлеба у вас нет, и еще хуже — нет перевязочных средств и медикаментов.

— Ничего, — отвечает Жолнин, — наши раненые не жалуются. Перевязываем каждый день, бинтов достаточно, медикаменты тоже есть. Правда, нет хлеба, но зато мяса много.

— Гм… так вы не думаете сдаваться?

— Нет, не думаем.

— Ожидаете выручки?

— Да, ожидаем.

— А если выручка не придет, а мы возьмем Якутск, тогда сдадитесь?

— Нет, все равно не сдадимся. Мы все решили, что лучше умереть, чем сдаться золотопогонникам. А относительно Якутска, то вам не видать его как своих ушей. Разве что пленными туда попадете, не иначе. Если вы только для этого и переговоры затеяли, то незачем было и огород городить. Так и передайте ею превосходительству, генералу Пепеляеву.

— Ну что? — кричит из лесу офицер. — Отказываются сдаться?

— Да. Говорят, будут биться до последнего.

— Ну и черт с ними! Скоро и так возьмем. Проклятые коммунисты! Не разговаривайте больше, идите обратно.

Взяв письмо, пепеляевец ушел.

Вернулся в свои окопы и Жолнин.

Минут десять было тихо. По-видимому, белые читали наше письмо. Ничего не ответили, только открыли стрельбу.

Завтра 2 марта. Запаса дров хватит не более чем дня на три. А сено уже кончилось. Два дня не меняем под ранеными подстилку, она превратилась в навоз. Доедаем последних лошадей. Паек еще уменьшили, но и при такой даче мяса хватит лишь на четыре — пять дней. Правда, имеются туши коней на окопах, но брать их нельзя.

Надвигается голод. Медленно, но верно приближается голодная смерть. От вылазки в связи с появлением отряда Артемьева пришлось отказаться. Одна надежда на скорую выручку, иначе гибель неизбежна.

Времени около четырех часов утра. Раненые спят. У давно потухшего камелька мерцает огонь светильника. Фельдшер наклонился над умирающим Хаснутдиновым. После ранения он так и не приходил в себя, все время метался в жару, бредил, кому-то угрожал, кого-то о чем-то просил.

Как раз в это время из кучи тел отдыхавшей в юрте смены вскочил красноармеец. С криком: «Товарищи! Белые наступают», выбежал во двор. Проснулись остальные, бросились за ним. Оказалось, что наступление пепеляевцев бойцу приснилось.

Но почти всю эту ночь у противника было слышно движение. О том, что пепеляевцы замыслили, можно было только строить догадки. Возможно, они проводили смену частей, а может быть, к ним прибыло подкрепление и они готовили атаку?

Наступило утро — у противника все замерло. Но вот щелкнул выстрел, другой, третий. Затараторили пулеметы…