В июне тридцать седьмого...

— ...И вы, товарищ Каминский... — усы Сталина раздвинула быстрая лукавая улыбка, — ...блестяще справились с этой ответственной работой. Мы высоко оценили вашу деятельность на ниве колхозного строительства. Мы поставили вас на должность заведующего отделом агитации и массовых кампаний Центрального Комитета партии. И там вы великолепно работали, закрепляя наши успехи на колхозном фронте. А какой неожиданный лозунг был выдвинут вами тогда в одном из выступлений перед работниками партии с мест, где медленно и нерешительно шло раскулачивание! — И в зале прозвучал, короткий, лающий смех Сталина. — Браво!

...Из выступления Г. Н. Каминского двадцать седьмого мая 1930 года перед партактивом нескольких сельскохозяйственных областей Российской Федерации:

«Запомните: лучше перегнуть, чем недогнуть. Если в некотором деле вы перегнёте и вас арестуют, то помните, что вас арестовали за революционное дело».

— ...Как же вас понимать сейчас, Григорий Наумович?

«Сказать, сказать всё!..»

В Георгиевском зале была полная, застывшая тишина, казавшаяся осязаемо тяжёлой.

   — Я, товарищ Сталин, член нашей партии и её боец. Для меня решение партии — закон. Тогда, во время коллективизации, я, подчинившись партийной дисциплине, выполнял волю партии, её решение...

   — Вопреки своей совести? — перебил Сталин.

Затянулась тяжёлая пауза.

   — Да... Это я особенно понимаю сейчас... Вопреки своей совести... — «Сказать, сказать всё! Успеть!.. Только бы не перебили, не стащили с трибуны». — Но... позвольте мне закончить.

   — Продолжайте, товарищ Каминский. — В голосе Сталина прозвучала скука.

   — Я возвращаюсь к тому, что происходит в наши дни. Мои сомнения усугубляются стократ... — Он говорил внешне спокойно, даже замедленно, но до предела натянутую струну в голосе ощущали все присутствовавшие в Георгиевском зале. — ...Усугубляются стократ внезапным самоубийством Серго Орджоникидзе!

Рокот коротко взорвал тишину. Протестующий рокот!

— ...Усугубляется тем давлением с самого верха, которое было оказано на меня как на наркома здравоохранения страны: подписать врачебное заключение о смерти товарища Серго якобы от сердечной недостаточности... Номер «Правды» от девятнадцатого февраля, в котором стоит та моя подпись, и сейчас разрывает мне сердце... За несколько дней до смерти Орджоникидзе был у меня... Мы много говорили...

О чём же, интересно? — перебил Сталин, и в голосе его многие услышали тревогу, даже страх.

Дорого им придётся заплатить за это понимание...

Л Григорий Наумович Каминский уже не сдерживал себя: О чём говорили? — Горечь, смятение прорвались наружу. Серго говорил о разгроме его Наркомата тяжёлой промышленности. О людях, с которыми он в труднейших условиях закладывал индустриальную мощь страны. Он не верил в виновность перед партией руководителей крупнейших строек. Один за другим арестованы, исчезли директор Харьковского тракторного Бондаренко, руководитель Кузнецкстроя Франкфурт, Михайлов, бессменный директор Днепрогэса с первого колышка... Я тоже не верю в виновность этих людей. И я не поверю, я никогда не поверю, что стали врагами народа осуждённые и расстрелянные... уже расстрелянные герои гражданской войны, строители наших Вооружённых Сил Тухачевский, Уборевич, Якир!.. Я настаиваю на создании компетентной комиссии Центрального Комитета с привлечением юристов, военспецов, других ответственных товарищей, которая расследует все обвинения против работников партии, фабрикующихся сегодня в Наркомате внутренних дел! Я настаиваю...

— Подождите! — Сталин уже сидел на своём стуле и стучал нераскуренной трубкой по столу. — Вы опять, товарищ Каминский, противоречите себе. Ладно коллективизация... Более семи лет назад. Можно и забыть, кто и что говорил тогда. — Вождь усмехнулся. — Только я ничего не забываю. Но вы, Григорий Наумович, совсем недавно, два месяца назад, выступили в этом зале. Здесь сидят товарищи, которые помнят наверняка, что вы говорили тогда.

...Из выступления Г. Н. Каминского третьего марта на февральско-мартовском Пленуме 1937 года: