В июне тридцать седьмого...

   — На колокольне кафедрального. — Кожаринов сгорал от нетерпения, нетерпения действовать. — Да Федька всё знает. Он там с ночи. Над звонницей затаился. Потеха! Сейчас звонарь в колокола бьёт, а ни хрена не видит. Федька по людям — ни-ни. Только одну очередь, чтоб напугать, в воздух. Ну, а сводный отряд на углу Киевской и Посольской... А дальше патрули на перекрёстках. Ежели пойдут, тогда уже без стрельбы не обойтись.

   — Главное, чтобы пошли, — прошептал Каминский.

   — Пойдут! Можете не сомневаться! У меня там, среди этих, с хоругвями, свои людишки, знают, как народ подогреть.

   — Ладно! Действуйте!

   — Слушаюсь, товарищ Каминский!

...Было двенадцать часов дня. В кремле, вокруг Успенского собора и величественной колокольни с позолоченным шлемом, выдающегося творения архитектора Прове, собралась огромная толпа верующих с хоругвями и иконами. Были среди них монахи в чёрных длинных одеяниях.

Всё было спокойно, пристойно. На паперти собора стоял епископ Иувеналий в полном облачении и с крестом на груди. Он говорил негромко, но все его слышали:

   — Чада мои возлюбленные! Дети Христовы! Этим нашим богоугодным собранием мы, с молитвою на устах, заявляем новым властям, что не можем принять декрет об отделении церкви от государства! Потому что государство российское — это жизнь нашего народа, а душа народная — это вера Христова! И нет без этой веры ни отдельного человека, ни народа!

   — Воистину!

   — Воистину так! — слышалось из толпы.

Люди истово крестились. Колыхались над головами хоругви.

   — Молви дале, владыко!

   — Об одном прошу вас... Только об одном... Мы сказали власти своё слово. Верую: нас услышат! Об этом и молитва моя сегодняшняя. Но нам запретили крестный ход, которым мы собирались пройти по Киевской до храма Всех Святых... — Шумок прокатился по толпе. — Власти опасаются беспорядков. Что же... Подчинимся, братья и сёстры. Ибо всякая власть — от Бога!..

   — Нет, владыко! — вдруг разрушил тишину высокий женский голос. — Ихняя власть от антихриста! Веди нас в крестный ход!

   — Крестный ход! — закричали с разных сторон.

Был среди кричащих молодой монах, ветром завернуло чёрную рясу, а под ней — солдатская шинель!

Но — некому разобраться, понять, что к чему: всё смешалось, двинулось. Толпа повалила к воротам.

   — Крестный ход!

   — Кто с иконами! Выходи в первый ряд!

   — Бей жидов-коммунистов!

К изумлённому, в первые мгновения растерявшемуся епископу Иувеналию выбежало из храма несколько священнослужителей.

   — Как быть, владыко?..

Уже всё понял епископ, сказал тихо:

   — Это они народ вывели. Крови жаждут. Ладно... Теперь уже не остановить. Кто из вас успеет... Скорее! С хоругвями и крестом — впереди хода. А я за вами. Поспеть бы...

   — Владыко! Нельзя! Опасно!..

   — Богу служить никогда не опасно. И, может быть, рука у них не поднимется...

Но сказал он это не для себя — для других, кто спешил с ним вместе в первый ряд крестного хода. Знал владыко, предвидел: поднимется... У них и на Христа рука поднимется.

...Перед епископом Иувеналием и теми, кто шёл с ним, расступались.

   — Владыку! — летело над толпой. — Пропустите владыку!

Но — не успели...

Крестный ход уже шёл по Киевской, приближаясь к перекрёстку с Посольской. И там, на перекрёстке, выстроились цепью красногвардейцы с винтовками наперевес. В сером свете дня поблескивали штыки. Перед цепью защитников революции бегал коренастый человек в чёрной кожанке, с наганом в руке и что-то кричал.

Пока не слышно: ещё аршин тридцать до перекрёстка Киевской и Посольской.

И в это время с самой вершины колокольни Успенского собора, из-под позолоченного шпиля, оглушительно грянула пулемётная очередь, многократным эхом прокатившись над низкими крышами.

Замерла толпа, остановился крестный ход. На несколько мгновений пала полная ошеломляющая тишина.

Все, подняв головы, смотрели на колокольню, на круглые окна-проёмы над шпилем.

И все увидели: со звонницы по деревянной лестнице быстро карабкается вверх человек в чёрном длинном одеянии — звонарь.

   — Христопродавцы! — кричит он страшным густым басом. — Богоотступники!..

Звонарь не успевает добежать до самой верхней площадки колокольни, где скрывается пулемётчик, — звучат револьверные выстрелы, три выстрела почти подряд, — и большое тело звонаря, замерев, падает и, уже невидимое, застревает где-то на лестничном переходе...

Вопли ужаса, гнева, смятения разрывают толпу. Крестный ход возобновляет своё движение вперёд — некая неуправляемая сила движет им.

   — Христо-про-давцы! — летит над крестным ходом многоголосо. — Анти-христы!..

Хоругви, иконы, искажённые лица — всё смешалось. Звучат выстрелы. Кажется, из окон домов, а может быть, из толпы. Паника...

   — Назад! Назад!.. Будем стрелять!

   — Стреляйте, изверги!..

Они сближаются, сближаются...

   — Залпом! Над головами! Пли!

Гремит нестройный залп.

Первые ряды крестного хода на миг замирают, но тут же опять устремляются вперёд — на них напирают идущие сзади.

   — Убийцы!.. — отчаянный женский крик.

   — Залпом! По контрреволюции! Пли!