В июне тридцать седьмого...

Нет, это не его мир! И Гриша старался как можно меньше оставаться в доме тётки.

Гимназия тоже была нелюбима. Она угнетала казёнщиной, ортодоксальной строгостью, атмосферой верноподданничества, пропитавшей её от подвалов до крыши. И не было в гимназии, в которой учился Гриша Каминский, ярких, самобытных, умеющих увлечь своим предметом педагогов. Так они и вспоминались потом: безликая череда строгих, холодных господ в чёрных казённых мундирах, безусловно знающих своё дело, но руководствующихся в преподавании циркулярами, программами, непререкаемым правилом «от сих до сих». Будто не было у этих застёгнутых на все пуговицы людей своего отношения к жизни, к предмету, который они преподают, к интересам и стремлениям воспитанников.

Конечно, гимназия давала знания. И, как потом убедился Григорий Каминский, прочные знания, застревающие в сознании навсегда, как таблица умножения. Но гимназия не воспитывала — это он понял много позже — гражданских чувств, свободы мышления, самостоятельного взгляда на жизнь, историю отечества. Наоборот, все эти чувства последовательно и целенаправленно подавлялись: Российскому государству не нужны были индивидуальности, свободные граждане, а требовалось некое среднестатистическое единство в умах — и в знаниях, и в восприятии окружающего мира, где безусловно должны были быть преданность существующему политическому режиму, обожание главы империи, помазанника Божия на земле, русского самодержца Николая Второго. Верноподданничество...

И в гимназической среде, особенно в старших классах, такое преподавание и воспитание — неизбежно! — питало и взращивало в юных душах дух протеста.

Но одним была безусловно хороша гимназия — друзьями.

На всю жизнь в памяти остались двое из них — Лёва Марголин и Митя Тыдман.

С Лёвой Гриша сидел за одной партой. Высокий, темноглазый, с широкими бровями вразлёт, Лёва во многом был похож на Гришу. Такой энергичный, стремительный, готовый за друга в огонь и в воду, жадный до новых знаний и книг. В классе их звали: Атос и Портос.

Однако главным открытием для Гриши в дружбе с Лёвой Марголиным был его отец, Иван Николаевич Марголин-старший, пожалуй, с него началась галерея самобытных русских людей, встреченных Григорием Каминским на его жизненном пути, которым российские условия не давали возможности реализовать свои недюжинные способности.

Жили Марголины на рабочей окраине, снимая казённую квартиру, — оказывается, был такой фонд у городской минской управы. Две крохотные комнаты, кухонька с чадящей печкой, терраска. Семья была большой: три брата (Лёва старший), две сестрёнки, бабушка, не встававшая с постели («Ревматизмом, детки, маюсь»), мать семейства, Елизавета Петровна, худая высокая женщина с замученным увядшим лицом и большими, красными от горячей воды и мыла руками — она подрабатывала стиркой. Ну и глава дома, Иван Николаевич, тоже высокий, шумный, с казацкими усами на широком славянском лице, всегда энергичный, деятельный, озабоченный осуществлением очередного «прожекта».

Семья жила бедно и трудно. Но Иван Николаевич не унывал.

   — Ничего! — говорил он, широко улыбаясь и блестя крепкими белыми зубами. — Мы ещё пробьёмся к вершинам благоденствия! Главное, чтобы чада учились, получили образование.

...Забегая вперёд, надо сказать, что все дети Марголиных, как бы ни бедствовала семья, всегда, наперекор всему, всем невзгодам, учились, — и здесь действовали упорство и неукротимая воля Ивана Николаевича; уже в советское время все они получили высшее образование.

Гриша любил бывать в доме Лёвы Марголина, любил слушать Ивана Николаевича, охотника порассуждать, однако не оставляя дела, которым был занят в данный момент.