В Иродовой Бездне (книга 4)

Теперь, находясь в этой общей камере, он все время был под впечатлением того «острова спасения», который нарисовался в его воображении.

Лева не хочет сказать, что это было видение. Тем не менее это можно почесть за сон. Это было состояние утомленного, и он не помнит, что он находится в карцере, из глаз его текут слезы…

И вот он видит, что прилетевшие на самолете люди опускаются на колени, каются в грехах, встают радостные, обнимаются с другими. Все они родные братья.

— О, — говорит один из них.— Мы сейчас же летим назад, к центру, в Москву. Христос наш Спаситель!

Самолет поднимается в воздух с этого острова спасения, и спасенные люди летят на ту Большую землю, где столько греха и несчастья, чтобы возвестить Евангелие, которое они приняли.

Что будет дальше? Встревоженные люди из Москвы направляют на этот остров несколько самолетов, чтобы выяснить, что случилось, что за силы действуют, что и преступники и начальство, охраняющее их, — все стали верующими!..

Открылась дверь карцера.

– Срок вашего наказания в карцере кончился. Выходите! Лева умоляюще посмотрел на охранника и попросил:

– Оставьте меня в карцере еще до вечера…

– Что вы? Все просятся, чтобы их как можно скорее выпустили, а вы — «оставьте до вечера». Рехнулись, что ли?

– Нет, — ответил Лева, — но если можно, оставьте до вечера…

– Нет, нет, не можем. Выходите!

Лева все еще находился под впечатление того, что в коротком видении открылось его умственному взору. О, как он жаждал, чтобы люди стали людьми, чтобы не было греха, зла, ненависти и угнетения человека человеком! И вот то, что открылось в его воображении, раскрывало перед ним как бы картину будущего пробуждения народов земли, когда наконец люди протянут руки к Спасителю и прекратятся страдания и муки…

Но — когда же это начнется? Когда люди будут любить друг друга и человек человеку будет брат и друг?

– Вот передача, которую вам принесли, — сказал конвойный, протягивая Леве мешок с продуктами. — Только я хочу предупредить вас: не кушайте сразу много. У нас были случаи, что люди тяжело заболевали после карцера, когда кушали досыта.

– Спасибо, — сказал Лева. — Я это понимаю и смогу держать себя в умеренности.

Это было состояния утомленного истощенного бессонницей, холодом организма, когда, кажется, можно впасть в отчаяние, в пессимизм. А он, движимый какой-то внутренней силой, которая проявилась в нем в результате молитвы, вознесся в сферы победы света над тьмой, добра над злом, любви над ненавистью.

Проходили дни, по-прежнему допрашивали его, и следователь сулил страшные наказания, которые ожидают его, а он все продолжал думать об одном и том же: думать о том, когда же эти люди, «неверующие», станут братьями, когда будет уменьшаться на земле зло, насилие, ненависть.

Иногда следователь и Лева подолгу смотрели друг другу в глаза, не говоря ни слова, и следователь первый опускал глаза. Совесть у Левы была абсолютно чиста. Но была ли она чиста у Таратковского? Как-то однажды Тартаковский сказал Леве, что когда он делает проступки и сознается в этом, то начальство прощает ему. Что это были за «проступки», он не пояснил. Может быть, этим он надеялся косвенно дать понять Леве, что ему тоже нужно «сознаться», и тогда ему будет легче.

Иногда, видимо стараясь заглушить какие-то остатки совести, Тартаковский начинал доказывать Леве, какое «великое значение» имеет его работа и работа его товарищей, когда они арестовывают и приговаривают людей к тяжким наказаниям.

— А если бы мы это не делали, кругом было бы столько убийства, восстания, беспорядки в стране. Только благодаря нашей самоотверженной работе поддерживается порядок общественной жизни, государственная безопасность…В этих его высказываниях нетрудно было узнать, что эти мысли о том, что «нас окружают враги, целое море врагов», внушены были ему «отцом народов», великим Сталиным.

Глава 17. Терпение

(Допросы, очные ставки)

«Зная, что испытание вашей веры производит терпение».

Иакова, 1-3.

Дни шли за днями, мучительные, долгие, с еще более мучительными ночами. Леву перевели в другую камеру, которая была на верхнем этаже. Настало лето, погода была жаркая, и под раскаленной крышей в верхней камере было так жарко, как в парной. Люди сидели в одних трусах и обливались потом, пили «чай» в виде горячей воды; лишь ночью было некоторым облегчение от жары. Особенно тяжело доставалось сердечникам. Слышно было, как в соседней камере кто-то тяжело дышал, кричал в окно, задыхался. На всех окнах были так называемые козырьки-навесы, которые позволяли видеть лишь полоску неба. Но звуки доносились из камеры в камеру, и этот задыхающийся человек, к которому то и дело вызывали врача, хотя и был не виден, но производил на всех угнетающее впечатление.

Среди арестованных было очень много попавших в плен во время Отечественной войны. Они много пережили в гитлеровских лагерях, а теперь их обвиняли в «измене родине», якобы они получали от немцев какое-то задание и должны были в этом сознаться.