В исключительных обстоятельствах 1979

— Сонечка! — умоляюще заговорил прапорщик. — Вы же знаете, что я люблю вас! Еще когда приезжал в отпуск…

— Вечер воспоминаний. Костя, устроим как-нибудь в другой раз.

— Но, Соня, вы же обещали выйти за меня, почему вдруг такая перемена?

— Не надо сейчас об этом, — с досадой сказала девушка. — Дайте мне отдохнуть перед дорогой!

— Отдыхайте! — резко бросил мужчина. Заскрипел снег.

Соня долго стояла у входа. Я надел шапку, стащил мокрые сапоги, обернул ноги, вместо портянок, порванной наволочкой. Войдя в палатку, Соня сняла валенки и переобулась в старенькие башмачки.

— Возьмите! — она не глядела на меня.

Я с трудом всунул в валенки опухшие ноги. Костер догорел. Мы почти не видели друг друга.

— Значит, в войну играете? — зло спросил я. — На посылках служите у негодяев, которые хотят удушить революцию, народ потопить в крови?

— Как вы смеете! — прошептала ошеломленная Соня.

— Смею! Ишь, романтику в чем нашла! А двадцать шестого декабря, значит, радоваться будете, когда заговорщики в Крайске рабочих на фонарях вешать начнут?

— Не рабочих, а бунтовщиков, понятно? — звенящим голосом ответила она. — И не вешать. Вешаете и расстреливаете вы! Судить будем правым и справедливым судом.

Откинув голову с тяжелым узлом волос, Соня подошла ко мне, положила на мои плечи тонкие руки и тревожно зашептала:

— Надеюсь, что у вас хватит благородства не воспользоваться сведениями, которые стали известны вам совершенно случайно и только благодаря мне. Вы должны дать слово, что забудете о том, что слышали. Иначе я не пущу вас! Я позову солдат!

— Такого слова я вам дать не могу.

— Зачем вы так говорите? — со слезами произнесла она. — Я же с вами по-честному, а вы…

— Или зовите ваших солдат, или я пойду, — сухо перебил я.

— Ступайте! И бог вам судья… А я… я не могу!

Она мягко вытолкнула меня из палатки. С минуту я стоял, потрясенный, прислушиваясь к прерывистым всхлипываниям за брезентовой стеной, потом зашагал в темноту.

Боясь напороться на часовых, я далеко обошел палатки и костры. По пути считал их и пытался представить, сколько тут людей. Мрак скрывал меня, но он же мешал разведать силы врага. Где-то храпели привязанные кони, раздавались аккорды гитары. Лагерь широко раскинулся по степи. До самого горизонта блестели точки костров.

Небо начало светлеть. Я шел по обледеневшей дороге. Местность была уже мне знакома. Неподалеку блестела круглая вершина Белой горы. До Крайска оставалось не больше двух десятков километров. Я думал то о Соне, то о погибшем отряде, то о приближающемся воскресенье. В сущности, я не узнал ничего нового. О том, что двадцать шестого что-то готовится, мне было известно в прежде. Каковы силы заговорщиков, где они выступят — вот что мне хотелось выяснить! Ведь в Крайске был всего один красноармейский полк!.. При согласованном выступлении заговорщиков и банд Степняка соотношение сил может оказаться невыгодным для нас. Мы должны разбить их поодиночке.

Замерзший и усталый, я поднялся на крыльцо особняка. Часовые, не узнав меня, загородили дверь. Вглядевшись, один удивленно протянул:

— Никак сам товарищ Братченко! А тут вас похоронили!

«О гибели взвода уже известно! — подумал я. — Кто же мог сообщить?» Я взбежал на второй этаж. Через приоткрытую дверь доносились приглушенные голоса.

В кресле развалился Егор Малинин. Лицо у него было красное, глаза припухли На диване, расстроенный и сердитый, сидел Николаев. А у окна, чуть не плача, стоял Лешка.

— Я среди камней спрятался, все видел! — услышал я последнюю фразу Малинина. — И как красноармейцев в пропасть сталкивали, и как коней наших уводили. Но Братченко среди убитых не было. Думаю, успел он на другую сторону перебраться…

— Что ж он им живой дался? — спросил Николаев.

— То-то и оно… — начал было Егор, но, увидев меня, вскочил, опрокинул кресло и кинулся ко мне с криком:

— Федя! Друг! Жив!

С сияющими глазами подбежал Лешка.

Николаев встал, расправляя желтые усы.

— Выбрался-таки! — шумно радовался Малинин. — Как же ты?

— Да вот так, — нехотя ответил я, с трудом расстегивая полушубок.

— Человек еле стоит! — укоризненно сказал Лешка. — Давайте помогу, Федор Гаврилович.

— Ничего… Ты лучше доложи, где пропадал. Что с ключом?

По напряженному лицу Малинина я понял, что он еще ничего не знает ни о ключе, ни о похождениях Лешки.

— Так вот, Федор Гаврилович, — начал Кольцов. — Они выступят не в воскресенье, а в пятницу двадцать четвертого, в четыре часа утра.

7

Мне вспоминается то, что рассказывал о Лешке его отец, учитель географии.

Детство у паренька было довольно бурным. Начитавшись приключенческой литературы, Лешка решил, что его жизнь будет такой же романтической, богатой событиями, как у капитана Немо или Жака Паганеля. Готовя себя к будущим испытаниям, Лешка принялся вырабатывать твердый характер. Он взял за правило говорить всем только правду, и чем неприятнее она была, тем большее удовлетворение получал Лешка. В четвертом классе он заявил законоучителю:

— Вы меня, батюшка, не вызывайте больше. Я вашего предмета учить не стану.

— Почему? — изумился отец Николай.