В изгнании

По правде сказать, его внешность разочаровывала: невзрачный физически, маленький и неуклюжий. В нем, казалось, не было ничего привлекательного. Но это первое впечатление мгновенно рассеивалось, когда он начинал говорить. Я сразу поддался очарованию этого теплого голоса и острого взгляда. Достаточно было услышать его, чтобы понять влияние, какое такой человек мог иметь на толпу. Он был неистощим в любой теме, и хотя говорил то по-французски, то по-итальянски, я не упустил ни слова из того, что он сказал. Совершенно покоренный, я забыл о времени, и вечер пролетел, как сон.

Прощаясь, поэт продемонстрировал мне свою непредсказуемость, неожиданно предложив:

– Я лечу завтра самолетом в Японию, полетите со мной?

Предложение было весьма заманчивым, а властный тон говорил о невозможности отказа. Все же я отказался: меня удерживало слишком много обязательств, которыми я не мог пренебречь.

* * *

Проведя Рождество с семьей, я поспешил вернуться в Лондон, где наш центр в Белгравии требовал моего присутствия. Ирине не хотелось расставаться с нашей дочерью, жившей у моих родителей, и она осталась в Риме еще на некоторое время. Федор тоже.

На перроне вокзала Виктория меня встречал Буль, очень гордый, с букетом в руке, который он с ужимками и подобострастием вручил мне.

Мой секретарь Каталей, бывший конногвардейский офицер, заменявший меня на Белгрейв-сквер во время моей поездки в Риме, отчитался о текущем состоянии дел. Он также сообщил о трениях между нашими служащими, не преминувших возникнуть в мое отсутствие. Это были вечные истории с больным самолюбием, столь же ничтожные, как и бессмысленные. Весь мой следующий день ушел на выслушивание обоюдных жалоб и всяческие утешения.

Разместить наших беженцев становилось с каждым днем все труднее. Представьте, какой вид приобрела вскоре наша квартира из шести комнат, занятая несколькими семьями с детьми и пожитками. Каждый спал там, где мог устроиться, чаще всего на полу. Но что делать? Едва я пристраивал одну семью, как тут же появлялась другая. Это была вечная проблема – устроить неиссякающий поток несчастных. Положение казалось мне просто безвыходным, когда богатый русский промышленник П. Зеленов, сохранивший капиталы за границей, предложил мне купить пополам с ним дом для размещения наших беженцев. Мы взялись за дело, и нам повезло – подвернулся довольно просторный дом с садом в Чизвике, на окраине Лондона.

Я до сих пор вспоминаю негодующее изумление португальского короля при виде беспорядка, царившего в моей переполненной квартире. Окончательно я добил его, пригласив пообедать в ванной комнате.

Король Мануэль не любил богему, не понимал он и шуток. Поэтому я нередко развлекался, разыгрывая его. Однажды, когда он был приглашен ко мне на обед, я вздумал нарядить Буля старой дамой и представил его королю как мою глухонемую родственницу, недавно приехавшую из России. Король невозмутимо выслушал мои объяснения, поклонился «тетушке» и поцеловал ей руку. За обедом мой камердинер, прислуживавший нам, сохранял серьезность с таким же трудом, как и я. Маленькая комедия протекала великолепно, но внезапно Буль, забыв свою роль, поднял бокал с шампанским и воскликнул: «Я пью за здоровье его португальского величества Мануэля!» Король, не любивший такого рода шутки, счел все это дурным тоном и сердился на меня несколько недель.

Оплошность, на этот раз нечаянная, снова повредила мне, когда король сменил свой гнев на милость. Приглашенный на завтрак в его резиденцию в Туикнеме, я обнаружил по приезде, что сильно опоздал. Поспешно сняв шляпу и скинув плащ, я небрежно бросил их какому-то человеку, оказавшемуся рядом, и поспешно прошел через вестибюль в гостиную. Король Мануэль принял меня довольно прохладно. Пока я бормотал извинения, дверь отворилась, и я было обрадовался, что не я последний, когда узнал в вошедшем того, кому так небрежно кинул второпях свою верхнюю одежду. Король подошел к нему с приветствием, потом обернулся ко мне: «Полагаю, ты еще не был представлен моему дяде, герцогу д’Опорто».

Мне хотелось провалиться сквозь землю. Тем не менее, его высочество вовсе не обиделся, что его приняли за лакея. Несомненно, чувство юмора у герцога д’Опорто было более развито, чем у его племянника!

* * *

С некоторых пор у меня появились головные и внутренние боли, сопровождавшиеся ощущением общего изнеможения. Боли все усиливались. Объяснив эти недомогания общим переутомлением и недосыпом, я решил дать себе несколько дней отдыха. Но у русского Красного Креста опять кончились деньги, и меня попросили организовать несколько благотворительных спектаклей и балов. Я собрал комитет из нескольких высоких лиц из лондонского света под попечительством королевы Александры, принцессы Кристины и маршала герцога Коннаутского. Было решено, что большой бал будет устроен в Альберт-Холле в начале лета. Он должен был сопровождаться балетным спектаклем, в котором обещала участвовать Павлова со своей труппой.